Концерт Чайковского в предгорьях Пиренеев. Полет шмеля
Шрифт:
Боря собрался и ушел, пообещав явиться вовремя на похороны. А я еще раз спросил, не потребуется ли моя помощь на кухне. Получив еще раз отказ, я надел пальто и пошел гулять по улицам.
Я бродил по городу несколько часов. Это облегчалось тем, что Василий жил в самом центре, так что я фактически все время ходил рядом с домом и мог вернуться в любой момент. Но обратно меня не тянуло.
Здесь прошло мое детство и моя юность. Город был совсем другим тогда. Это только кажется, что Петербург не меняется. Конечно, архитектура остается неизменной. Как сказал Коржавин по этому поводу:
НоКамни и не меняются. Меняется все остальное — вывески на магазинах, афиши на тумбах, лица и поведение людей. Все то, что и составляет действительную сущность жизни города.
Архитектор или искусствовед скажет, что я не прав и город — это камни. Дома, дворцы, архитектурные ансамбли. Но я — режиссер. И я говорю, что город — это прежде всего люди. Потому что я так чувствую…
Когда я вернулся в дом, там на кухне полным ходом шла подготовка к поминкам. Странно присутствовать на поминках своего младшего брата. Это неестественно. И вообще — очень обидно. До нестерпимости…
Ну, допустим, был бы он бандит или еще какой-нибудь негодяй. Его бы убили. Брата, наверное, всегда жалко, даже если он бандит. Но все же как-то это было бы естественно, объяснимее, что ли. Он убивал, а теперь вот его убили…
Или он умер бы от болезни. От тяжелой и неизлечимой болезни. Очень страшно это, тем более что действительно все под Богом ходим и никто не застрахован. От такого нет панацеи. Но все-таки и это было бы как-то объяснимо. Заболел и умер. Божья воля…
А тут? Ну за что же убивать такого тихого и незлобивого человека? Искусствовед, увлекался антиквариатом, ну приторговывал им… Нет, я не идиот и понимаю разные оттенки и то, что бывают всякие варианты. Искусствоведы и торговцы антиквариатом тоже бывают разные. Есть и такие, которых вполне есть за что убивать…
Но Василий был совсем не такой, уж мне-то это было известно. Он был совсем не так уж и богат. А по характеру — ангел во плоти. Тихий, скромный, увлеченный своим делом человек. Убили, да еще с такой жестокостью. И ничего теперь сделать нельзя… Как писал Заболоцкий:
И уставало сердце плакать От нестерпимых этих мук.Что бы я ни предпринял, что бы там ни сделала милиция, а Васю уже не воскресишь.
У меня есть один приятель, он работал одно время директором сельского клуба. Для заработка он каждую субботу проводил там дискотеки. Они приносили неплохой доход, но вот только одно обстоятельство все время портило бизнес, и в конце концов мой приятель прекратил эти ночные дискотеки…
Дело в том, что на них съезжалось на мотоциклах все окрестное хулиганье из соседних деревень. Некоторые бывали даже на машинах. И вот они огромными стаями налетали на дом культуры и дискотека превращалась в ад.
— А ты вызывай милицию, — посоветовал я ему тогда. — Если нужно — плати милиционерам, чтобы они дежурили у тебя на танцульках.
— Эх, — вздохнул приятель, — все это можно сделать. Да я и делаю все это. Но ты просто не знаешь этих людей.
— Каких людей? — уточнил я.
— Да вот этих
Приятель сказал это и замолчал.
— А почему? — спросил я, понимая, что он ждет этого вопроса.
— Потому что они вообще не боятся смерти, — ответил он задумчиво. — Ты не поверишь, но это действительно так… Я месяцами наблюдал стаи этих парней на мопедах и мотоциклах. Они в куртках, курят, плюются постоянно, как будто они больны… Я слушал их разговоры между собой, наблюдал за их взаимоотношениями.
— И что же? — нетерпеливо спросил я. — Что же ты обнаружил? Смерти боятся все.
— Нет, не все, — торжественно сказал он. — Мы имеем дело с людьми другой исторической эпохи, вот что. Эти сельские хулиганы — люди с мироощущением дофеодальной эпохи. У них эпическое сознание, старик…
— Что это значит?
Эпическое сознание — это означает, что они еще не могут выделить себя из толпы себе подобных. Каждый из них еще не способен осознать себя личностью. Он чувствует себя просто частью общего целого. Одной стаи, например.
— Почему ты так думаешь? — не поверил я.
— Я с одним таким поговорил. Я спросил его, не боится ли он участвовать в драках, в избиениях, поджогах… Ведь могут убить, могут посадить в тюрьму, а там тоже можно погибнуть… Знаешь, что он мне ответил?
— Что?
— Он посмотрел на меня бессмысленными глазами и молодецки сказал: «Ну, так что же? Меня не будет — другие будут» и указал рукой на своих товарищей по стае… Он еще не осознает себя личностью, отдельной от других. Неповторимой, единственной в своем роде и так далее.
Этот разговор с приятелем я вспомнил в связи с Василием. Уж он-то отлично осознавал себя личностью, и в момент, когда под гнусные смешки и улюлюканье угасало его сознание, он наверняка понимал, что рушится целый мир…
Дамы переоделись и теперь были в передниках и с засученными рукавами. Они активно делали что-то на кухне.
— Моя помощь все еще не нужна? — спросил я на всякий случай, хотя мне и не хотелось идти на кухню.
Что-то неприятное с самого начала почувствовал я в этой Лиде. Хоть она и старалась держаться дружественно, мне все же не нравились ее хитрые маленькие глазки и деланная хищная улыбка.
Мне ответили, что помощь не нужна, и я спокойно ушел в гостиную. Там, на столике у телефона лежала записная книжка Василия. От нечего делать я взял ее и стал читать.
Конечно, читать чужие записные книжки нехорошо, но в данном случае это было вполне допустимо. Ведь мой брат все равно был уже мертв. Странно, что записную книжку не попросила милиция, подумал я. Ведь это могло бы помочь им найти возможных убийц. А они собираются искать кого-то, спросил я сам себя. Им это нужно?
Мне вспомнились сигареты «Мальборо» на столе у следователя, и я подумал, что от праведных трудов за казенную зарплату «Мальборо» не купишь. Значит, надо делать что-то другое, и уж конечно, времени в этом случае на поиски каких-то убийц совсем не остается…