Кондотьер Богданов
Шрифт:
— Про меня ей неинтересно…
— Замнем! — предложил Богданов. — Поздно дитя воспитывать, когда вдоль кровати лежит… Заглянем в суть. Предположим, она влюбилась…
— А вы?
— Аня! — укорил Богданов. — Личная жизнь командира не подлежит обсуждению.
— Подлежит! — возразила Лисикова. — Очень даже подлежит!
— Почему?
— Будете на ней жениться?
— Тебе важно знать?
— Да! — сказала Аня. — Очень!
— Почему?
— Вы не сможете забрать ее с собой! Советской стране княжны не нужны. Что она станет делать?
— Назначим начпродом! Кормят здесь замечательно!
— Товарищ лейтенант! — нахмурилась Аня. — Давайте серьезно. Вы не сможете забрать ее с собой, значит, останетесь здесь. Это дезертирство!
«М-да! — подумал Богданов. —
— Товарищ сержант! — сказал он торжественно. — Заверяю: ни на княжне, ни на Неёле, ни на Ульяне, а также других женщинах Сборска жениться не планирую!
— Правда?! — просияла она.
Радость ее была настолько искренней, что Богданов забыл о Гайворонском.
— Расскажи, чем занимались! — сказал, трогая коня. — Кроме обсуждения командира, конечно…
Аня пристроилась рядом и заговорила. «Совсем дитя! — думал лейтенант, слушая ее щебет. — Ленточку купила — радость, сапожки подарили — счастье… Тем не менее, в армию — добровольцем, в самолет сесть — рапорты… Штурманы на По-2 гибнут часто, а она к начальству ходила: пустите! Под пули и осколки… Ну и что? Получила свой осколок! Теперь снова на фронт? Другая бы радовалась нечаянному отпуску… Сколько их, мальчиков и девочек, уже похоронили! Куда вы рветесь?!. Без вас войну выиграют!..»
Богданов поразмыслил и заключил: без таких все ж не выиграть. Вздохнул. Аня глянула настороженно, Богданов ободряюще кивнул: все в порядке. Она продолжила рассказ. Лейтенант смотрел на нее искоса. Почему-то вспомнилось: они в воздухе, Аня стоит на крыле, вцепившись в расчалки, а он бросает на нее торопливые взгляды, моля бога, чтоб не сорвалась. Потом, на земле, он расцепляет ее побелевшие пальцы и несет к санитарной машине…
«Стоп! — оборвал себя Богданов. — Об этом не надо!»
Они подъехали к Сборску. Данило с кметами стояли у ворот, о чем-то разговаривая. Лейтенант присмотрелся — княжна! Богданов спрыгнул на землю, подошел. Лицо Евпраксии было встревоженным.
— Из Плескова прискакал гонец, — сказала она, увидев Богданова. — Довмонт требует нас на суд: всех и немедленно!..
12
Довмонт вошел в сени, слегка прихрамывая. Князь оправился от долгой хвори, однако нога побаливала. Не глядя по сторонам, Довмонт прошел к стулу с высокой спинкой, сел и только затем обвел взглядом собрание. Под хмурым взором притихли и вытянулись ближние бояре, строже стали лица кметов и слуг. Повинуясь властному знаку, подошли и стали за стулом сыновья, игумен Иосаф и вечевой дьяк. Довмонт кивнул, дьяк вышел вперед, развернул свиток и стал читать. Довмонт не слушал, князем владело раздражение. Месяц как изгнали сборского посадника, а он узнает об этом третьего дня! Понятно, что сборская княжна не спешила хвалиться, но сыновья-то, сыновья не сказали… Послушали мать, пожалели хворого отца. Он еще не в гробу!..
Дьяк закончил читать. Довмонт жестом подозвал Казимира. Литвин приблизился и слегка охрипшим голосом начал обвинение. Довмонт не вникал в слова, более наблюдая за лицом крестника. Казимир явно волновался, сбивался, делал паузы. «Не договаривает! — понял Довмонт. — Что ж там было?…»
Довмонт выслушал Казимира третьего дня и тогда же почувствовал мутность истории. Сотня кметов захватила укрепленный Сборск? Как? Крестник лепетал о дьявольской птице, мечущей огонь с неба, о Евпраксии, заключившей сделку с дьяволом, Довмонт не верил. Тридцать третий год он правил в Плескове, бывал в десятках походов, но нигде и никогда не видел дьявола. Казимир что-то скрывал. Где он обретался после захвата Сборска? Почему сразу не прибежал? Крестник уверял: было соромно, отправился в Литву в надежде собрать войско и вернуть Сборск самому. Не получилось… Выглядело правдоподобно, но что-то не вязалось, не нравился Довмонту этот рассказ. Но более гневило князя другое. У него под боком, на расстоянии дневного перехода, случилась кровавая свара за власть. Погибла по меньшей мере сотня кметов. Сотня! В битве Довмонта с литовским князем Герденей погиб один — Антоний,
Сборская распря будила у Довмонта тяжкие воспоминания. Некогда он, в ту пору удельный князь Нальшенайский, поднял руку на владетеля Литвы. Миндовг забрал у Довмонта жену — единственную и любимую. Она приходилась младшей сестрой жене Миндовга; старшая на смертном одре завещала мужу младшую — чтоб растила ее детей. Миндовг даже не подивился странной просьбе, прямо с похорон и забрал ладушку. Довмонта он не опасался — куда тому против владетеля Литвы! Миндовг ошибся. Литовское войско отправилось на войну с Русью, Довмонт с дружиной под выдуманным предлогом отстал… Миндовг, двое сыновей князя жизнями заплатили за обиду. Но третий сын, который вел войско на Русь, уцелел… Довмонту пришлось грузить на повозки добро, в компании ближних бояр искать защиты в Плескове. Его приняли ласково, поставили князем. Тридцать три года он платит кровью за доверие. Мечом, которым сразил Миндовга, рубит бывших соплеменников и немецких хищников. Безжалостно рубит! Плесков рад, что предпочел иноземного князя русскому. Плесков славит храброго, мудрого и справедливого Довмонта. В церквях возносят молитвы за ревностного строителя храмов и монастырей. Никому нет дела до воспоминаний князя, его тяжких снов. Они приходят только к нему, и в последнее время все чаще. Окровавленные тела на лестницах и переходах — стража Миндовга стояла насмерть, ярость в глазах владетеля Литвы за мгновенье до смертельного удара, перекошенное ужасом лицо жены… Он не тронул ее, но и не забрал. Обесчещенная Миндовгом, она была не нужна. Он не смог бы к ней прикоснуться. Родственники и бояре не позволили бы. Они шли за ним, чтоб отплатить за обиду, а не для того, чтоб вернуть подстилку Миндовга…
В последние годы Довмонт все чаще вспоминал первую жену. Выплывало из памяти юное лицо, большие синие глаза, заплетенные в толстую косу волосы цвета речного песка… Нет ее на свете, Довмонт тридцать лет как женат. Дочь переяславльского князя Димитрия подарила ему сыновей. Мария красива и благочестива, любит мужа и детей, но вспоминается почему-то та, первая…
Князь глянул на Евпраксию. Она слушала Казимира с суровым лицом. Ноздри ее трепетали. «Убила бы, дай ей волю! — понял Довмонт. — За что? Чем так обидел? Сватовством? Кому Казимир помешал? Кого избрала она? Данилу? Чтоб выйти замуж за сотника, положила сотню кметов?» Данило стоял рядом с княжной, Довмонт окинул его тяжелым взором. Если обвинение подтвердится, сотник кончит дни в порубе или на виселице — как вече решит. Евпраксия наденет клобук монашки. Дорого стоила ее любовь, не задумалась о цене. Это у литовской жены Довмонта не было выбора, у княжны был…
Князь перевел взор на спутников княжны. Кроме Данилы перед князем стояли незнакомый Довмонту кмет, высокий, с приятным лицом и чернявый немец в круглой шапочке с перьями. Шапку при появлении князя немец предусмотрительно снял. Чуть далее топталась высокая и крепкая баба, судя по одеже, служанка. Эти-то зачем?
Казимир закончил и сделал шаг в сторону. Довмонт указал на княжну:
— Отвечай!
— Я пришла сюда не отвечать, а обвинять! — возразила Евпраксия.
Брови Довмонта взлетели вверх.
— Кого хочешь обвинить?
— Его! — княжна указала на Казимира. — Убийцу сборского посадника князя Андрея! Предателя, задумавшего передать Сборск немцам!
Собрание загудело. Довмонт поднял руку, устанавливая молчание.
— Это тяжкое обвинение! — сказал тихо, но все услышали. — У тебя есть послухи?
Княжна сделала знак бабе. Та подошла и поклонилась князю.
— Неёла, служанка моя, — пояснила княжна. — Расскажи князю, Неёла!
— После того, как князь сбежал из Сборска, — Неёла показала на Казимира. — Я прибиралась в ложнице, где он жил. Он все бросил, ничего не взял. В его сумке нашла…