Кондотьер Богданов
Шрифт:
— Ага! — закричала она. — Струсили!
Она выстрелила в сторону убегавших врагов — раз, другой, просто так, не целясь. Опустила «ТТ», улыбнулась. Радость переполняла ее. Она смотрела вперед, не замечая происходящего поблизости.
…Арбалетный болт ударил ей под ключицу. Аня качнулась и шире расставила ноги. Мир вокруг стал неустойчивым и зыбким. Земля неудержимо рвалась навстречу, и противостоять ей не было сил. Аня опустилась на колени, затем упала на бок. Она не видела, как подскакавшие кметы, хекая, наотмашь рубят врагов, как наемники с остервенением секут и колют немцев алебардами. Она ничего более не видела и не слышала…
15
Когда
…Аня лежала на боку, поджав ноги. Рукоять «ТТ» она так и не выпустила. Богданов, склонившись, машинально забрал пистолет и только затем, осознав, упал на колени. Наклонился к ее лицу. Она дышала! Хрипло, со свистом, но дышала! Лейтенант присмотрелся. Короткий арбалетный болт вошел ей в грудь с левой стороны, чуть пониже ключицы и, пробив тело, вышел меж лопаткой и позвоночником. Навылет. Потерявший силу болт с окровавленным древком валялся рядом. Богданов метнулся к самолету, достал из кабины индивидуальный пакет. Зубами сорвал оболочку. Бинтуя поверх одежды, понял: дела плохи. Кровяные пятна на рубашке Ани были маленькие, чересчур маленькие для такого ранения.
— Кровь внутрь пошла! — прошептал кто-то за его спиной.
Богданов не отозвался. Подхватил с земли легонькое тело и понес. Люди дали ему проход, но он не видел этого. Шел как в тумане, скорее чутьем, чем зрением, угадывая путь. Никто не окликнул и не остановил его, хотя люди бежали навстречу толпой. Перед лейтенантом и его ношей они расступались. Богданов миновал ворота, вступил в княжий двор и поднялся по лестнице. В своей комнате он положил Аню на кровать. Кто-то принес и поставил на лавку бадейку с теплой водой. Богданов омыл в ней руки, вытер рушником и подступил к раненой. Он снял повязку, затем раздел Аню до пояса, вспоров окровавленную рубаху ножом. Перебинтовал рану свежим пакетом. На подушечках старого кровяные пятна были с пятак — ничего не изменилось. Подскочившая служанка помогла стащить с Ани сапоги и порты, переодела ее в свежую рубаху и, пока Богданов держал штурмана на руках, расстелила постель. Укрыв Аню периной, Богданов оглянулся. В комнате толпились люди, много людей. Лица их расплывались, а когда черты проступали, Богданов их не узнавал.
— Выйдите! — сказал лейтенант. — Все!
Он не стал наблюдать, как выполнят его приказ, знал: ослушаться не посмеют. Он подтащил к кровати тяжеленную лавку, двигая ее словно пушинку, сел. Служанка поставила рядом кувшин с водой, положила ворох чистых тряпок. Кто-то принес и поставил в угол забытый Богдановым «ДТ». На лавку положили пояс Ани с кобурой, ее одежду, аккуратно поставили сбоку ее сапоги. Лейтенант остался один. Он сидел, глядя на бледной лик раненой, и молчал. Он не мог говорить — слова сохли во рту. Как она оказалась у капонира ночью? Откуда прискакали враги, если вокруг Сборска стража?
Вопросы были без ответов. Лучше, однако, было думать о них, чем о том, что происходило на расстоянии вытянутой руки. Стрела пробила Ане верхушку легкого. Из поврежденных сосудов сейчас изливалась кровь, застывая внутри сгустком, способным убить самого крепкого мужчину. Аню могла спасти операция. Срочная, проведенная опытным хирургом, в обстановке госпиталя и при наличии хотя бы медсестры. Он всего лишь недоучившийся студент, ни разу не державший в руках скальпеля. Нет госпиталя, нет медсестры, скальпеля и того нет. Можно использовать «золинген». Воткнуть нож меж ребер, расширить рану и сделать сток для крови. Тогда будет надежда. Богданов думал об этом, но сознавал: не сможет. Рука не поднимется. Кромсать ножом нежное девичье тело нужно другому, постороннему…
Богданов не замечал течения времени. Солнечный луч на полу побежал к стене, поднялся вверх и вовсе исчез, а Богданов все сидел у кровати. Внезапно Аня застонала. Богданов вскочил и потрогал ее лоб. Он пылал. Богданов намочил тряпку и положил ей на лоб. Шло время. Она что-то прошептала. Богданов наклонился.
— Солнышко… Помоги…
Богданов потрогал ее руки и ноги — они ощутимо стали холоднее. Последняя стадия. Час-другой…
Внезапное рыдание исторглось из его груди. Он взял ее руку, прижал к губам.
— Анечка! Милая! Сердечко мое отважное! Родная моя! — говорил он, как безумный, гладя ее по лицу. — Не умирай! Я тебя очень прошу! Я тебя умоляю! Как же я без тебя? Я пропаду!.. Ты для меня все! Моя Родина, самый близкий и дорогой человек на свете! Я тебя очень прошу! Я все для тебя сделаю — все, что прикажешь! Только не умирай! Пожалуйста!..
Он еще что-то говорил — долго и бессвязно. Внезапно она пошевелилась.
— Солнышко… — уловил он, и тут же из памяти выплыл образ старца в черной шапочке. Он будто говорил укоризненно: «Придет время — не жалей тепла!»
Богданов стал срывать с себя одежду…
Она лежала на снегу и замерзала. Вокруг простиралась равнина — тоскливая и пустынная. Она была одна на огромном заснеженном поле, одна под равнодушным серым небом, беспомощная, неподвижная. Снег медленно, но верно высасывал тепло из ее тела. Оно уходило вместе с жизнью — безвозвратно, навсегда. Время от времени в небе проглядывало солнышко: яркое, желанное, но оно не желало согреть.
Она впала в забытье, а когда очнулась, ничего не изменилось. Снова была пустынная равнина, серое небо, снег, и ледяная стынь, ползущая от кончиков пальцев. Никто, совершенно никто ее не видел, никто не мог ей помочь. Равнодушное солнышко время от времени выглядывало из-за облаков, но снова пряталось. Стынь ползла от ног и рук и уже леденила сердце.
— Солнышко! — позвала она из последних сил. — Помоги!
Солнце приблизилось, потрогало ее лучиками. Оно стало гладить ее, успокаивать, произнося ласковые слова. Каждое из них западало в сердце, но не согревало. На сердце ее нарастал лед.
— Солнышко!.. — прошептала она в отчаянии.
Солнце отшатнулось и скрылось за облаками, оставив ее одну. Она хотела заплакать, но сил не оставалось даже на слезы. «Господи!» — прошептала она, готовясь к худшему. Но облака внезапно исчезли, пропало серое небо и равнина. Огромное, пышущее жаром солнце ринулось к ней и заключило в объятье. Засмеявшись от радости, она приникла к нему и стала жадно впитывать исходящее от солнца тепло…