Конец цепи
Шрифт:
Подобное просто-напросто не могло быть правдой, в любом случае после такого трудного дня, и больше напоминало злую шутку. А на все телефонные разговоры и меры, которые требовалось предпринять, ушло слишком много времени, и сейчас началась настоящая паника, а «скорые» уже мчались к ним, и доктор Гроссе успел поспать, пожалуй, самое большее несколько часов.
Она восхищалась им.
Нет, все обстояло еще хуже. Она была влюблена в него. Сколь старомодно бы это ни звучало. Смотрела на него с преданностью собаки, и жадно ловила каждый его взгляд, и краснела, когда он смотрел на нее. И даже если такое поведение кому-то могло показаться смешным и ребяческим, ее это нисколько не волновало. А сейчас она спешила к нему,
Она гордилась тем, что он делал.
Хотя сама вроде не имела права на это, но какая разница?
И собиралась положить руку ему на плечо и сказать, что произошло нечто ужасное и сотни пострадавших уже везут к ним. А в душе надеялась услышать вопрос, как ее зовут, и даже такой малости с его стороны хватило бы, чтобы она смогла продержаться еще несколько часов.
Ее истошный крик заставил персонал на всем этаже оторваться от своих дел и бегом устремиться по коридорам туда, где стояла Анни Вагнер. С пустыми глазами, тяжело дышавшая. Ее рвало на пол прямо перед ней, и сначала все решили, что ее надо усадить, опустить ей голову между ног, заставить дышать медленно. У нее выдался долгий день. Усталость и все ужасы, которых она насмотрелась, наверное, сыграли свою роль, ей требовалось поспать, и вода, и, пожалуй, инъекция глюкозы, а потом она будет на ногах снова.
Так они все думали.
Пока не поняли, почему она кричала.
И первым это обнаружил один из санитаров. И сначала он подумал, что Йозефа Гроссе всего изрезали ножом, откуда иначе в таком количестве взялась кровь, пропитавшая насквозь его простыню и ручейками добежавшая по полу до сливного отверстия под раковиной?
И он бросился вперед, перевернул доктора с целью проверить пульс у него на сонной артерии.
Но у Йозефа Гроссе уже не было шеи как таковой.
Кожа прилипла к простыне, осталась на ней, когда санитар повернул его, как плохо подрумянившееся печенье в не промазанной маслом форме. Тот, кто еще несколько часов назад был шефом, коллегой, героем в белом халате и, бегая из отделения в отделение, делился своими знаниями, спасавшими одну жизнь за другой, сейчас лежал напротив него лишенной кожи массой. Словно его тело провалялось на улице на ветру несколько недель, а не всего лишь вечер в темноте в прохладной палате одной из самых современных европейских больниц.
Когда молодой санитар повернулся к ожидавшим в дверях коллегам, он даже не знал, что ему сказать.
А уже через несколько минут в больнице объявили карантин и о случившемся проинформировали правительство.
27
Все пространство вокруг них переливалось разными цветами. Целое разноцветное море.
И автомобиль, в котором они ехали, мог стать частью его.
Мерцающие голубые огни спецтранспорта. Пожарных и полицейских машин и карет скорой помощи. Их мигалки повсюду разрывали темноту, они подъезжали непрерывной вереницей, а потом, выполнив свою задачу, снова исчезали в осенних сумерках. Белый свет прожекторов кое-каких из автомобилей и сильных ламп, поднятых на краны, чтобы они освещали пространство вокруг и облегчали спасательные работы.
Но прежде всего, повсюду доминировали желтый и оранжевый цвета. В форме больших и малых пожаров, упорно отказывавшихся умирать. Там, где еще недавно стояли дома, и деревья, и автомобили, и еще черт знает что, оказавшееся на пути самолета, когда он, сокрушая все на своем пути, прокладывал глубокую черную борозду прямо через парк и жилой район в направлении центра.
Амстердам горел.
Это началось как вулканическое извержение сажи и грунта в самой северной части парка Амстел. Именно там лайнер коснулся земли, а потом пополз вперед, зарываясь в нее носом, как гигантский
Лео смотрел на это, но не видел ничего.
Вроде бы должен был ощущать запахи авиационного топлива, земли и гари и все равно не чувствовал их, точно как прислушивался к шуму моторов, сиренам и крикам, но ничего не слышал.
Он не шевелясь наблюдал за происходящим, и то же самое делали сотни людей, собравшихся вокруг. А полицейские удерживали их на расстоянии, хотя у них хватало более важных дел, чем преграждать путь любопытным, но сейчас им поставили такую задачу.
И зрители особенно не рвались вперед. Все были одинаково шокированы и подавлены и не могли произнести ни слова. И когда полицейский, протягивавший оградительную ленту, подошел к Лео, он остановился.
– Как ты себя чувствуешь? – спросил он.
– Мне повезло, – ответил Лео.
– Ты должен попросить кого-нибудь осмотреть тебя.
Лео кивнул уклончиво. Он ударился бровью о боковую стойку, и она чертовски болела, и у него осталась кровь на лбу, но хватало других, которым досталось значительно больше, чем ему.
Полицейский кивнул одобрительно и махнул Лео, предлагая немного отойти назад, главным образом для проформы, но все равно, и Лео подчинился и подвинулся.
На шаг позади него стоял Альберт, и, когда Лео попятился, он поступил так же и на мгновение встретился глазами с полицейским, в то время как мысленно молил Бога о том, чтобы все стражи порядка сейчас, будучи занятыми страшной трагедией, забыли описание человека, толкнувшего другого под автомобиль всего несколько часов назад.
– Ты не замерз? – услышал он вопрос Лео.
И ему пришлось задуматься, прежде чем он смог ответить.
На улице было холодно, но Альберт не чувствовал этого, пусть его пальто осталось в автомобиле, и он стоял только в пиджаке и тонкой рубашке.
Каким-то образом случившееся выглядело логичным.
Каким-то образом весь тот абсурд, пережитый им сегодня, нет, за все последние полгода, должен был получить какую-то кульминацию, закончиться чем-то невероятным, и почему бы не так?
Исчезновение Жанин. Внезапно появившееся письмо от нее. Люди, пожелавшие переговорить с ним, мужчина, которого он, наверное, убил, шведские журналисты и разговор, похоже способный куда-то привести. Но случилось все это.
– Пойди и оденься, – сказал Лео.
Альберт посмотрел на него.
– Пальто. Пойди и принеси его. Холодно ведь, можешь мне поверить.
Он кивнул в сторону их автомобиля. Тот по-прежнему стоял внизу в кювете. Точно в том месте, куда они съехали час назад или два, это было невозможно сказать.
Альберт не замерз, но не смог возразить.
А Лео остался на своем месте и наблюдал, как профессор спустился по склону и открыл заднюю дверцу. Его низкие ботинки утонули в коричневой глине, глубоком тормозном следе, оставленном Лео из-за столкновения.
Нет, поправил он самого себя. Из-за удара.
Они сами ни с кем не столкнулись.
По крайней мере, таким образом, как это обычно бывает.
Они врезались, но не в автомобиль и ни в какое-то другое транспортное средство, а в дерево, в буквальном смысле выросшее у них на пути. И в конце концов, затормозив, Лео в первую очередь подумал о том, что оно просто появилось перед ним, и ни одна страховая фирма в мире никогда не поверит ему, если он попытается рассказать.