Конец эры
Шрифт:
Он был совершенно не похож ни на одну из виденных мной ранее форм жизни. Конечно, его макроструктура, вероятно, не более отражает его микроструктуру, чем человеческое тело напоминает клетки, из которых состоит, или песчаная дюна открывает кристаллическую природу составляющих её песчинок. Хотел бы я взглянуть на хета в микроскоп, понять, что заставляет его тикать.
Я оставил контейнер лежать на боку на заднем сиденьи джипа; заднюю дверцу я оставил открытой, чтобы существо не сварилось в жаре кабины и могло бы выйти, если захочет. После этого я продолжил анатомирование пахицефалозавра. Когда я вернулся в машину два часа спустя, хет всё ещё был там.
На обратном пути к «Стернбергеру» Кликс, очевидно, решил, что хет на заднем сиденье либо не понимает по-английски, либо не сможет нас услышать за шумом двигателя.
— Как продвигается дело с принятием важнейшего морального решения? — спросил он с точно отмеренной дозой сарказма, которая должна была дать мне понять, что я слаб и не обладаю его способностью к решительным действиям.
— Это не так просто, — тихо ответил я. Тем не менее, я с удивлением осознал, что приблизился к решению. — Думаю, я склоняюсь к тому, чтобы с тобой согласиться.
— Ты осознал, что мир снимет с нас шкуру, если мы не привезём хетов с собой. Человечество десятилетиями ждёт встречи с братьями по разуму. Народ не обрадуется, когда узнает, что мы лишили его такого счастья.
Я несколько секунд помолчал.
— Я не рассказывал тебе, о чём меня попросил отец?
— Как у него дела? — спросил Кликс. — Лечение действует?
— Почти нет. У него по-прежнему сильные боли.
— Прости.
— Он хочет, чтобы я принёс ему какой-нибудь яд, чтобы покончить с собой.
Нога Кликса немного отпустила акселератор.
— Правда? Какой ужас.
— Да уж.
Он покачал головой, но это был скорее знак сомнения, а не отрицания.
— Очень жаль. Он так любил жизнь. Говорят, скоро должны принять закон об эвтаназии.
— Скоро? — Я смотрел на окружающий дикий ландшафт. — Полагаю, что пара лет — это не так долго, но не тогда, когда для тебя каждое мгновение — пытка.
— Что ты собираешься делать?
— Я не знаю.
— Дай ему яд.
— Тебе и это бы было легко?
— О чём тут думать? Чёрт побери, он твой отец.
— Да. Да, отец.
— Сделай это, Брэнди. Я бы сделал это для своего отца.
— Тебе легко говорить. Твой отец здоров как бык. Он ещё тебя переживёт. Когда вопрос перестаёт быть теоретической абстракцией, всё видится по-другому. Ты не сможешь ответить искренне, пока тебе на самом деле не придётся отвечать.
Кликс долго молчал; джип подпрыгивал на неровной почве.
— Хорошо, — сказал он, наконец, — тебе на самом деле нужно ответить относительно хетов в ближайшие — сколько? — шестьдесят четыре часа. На самом деле раньше, потому что им потребуется время на подготовку.
— Я это знаю, — усталым голосом сказал я.
Остаток пути до «Стернбергера» мы проделали в молчании.
Обратный отсчёт: 9
Вот только был чудовищем — и стал уже едой.
Палеонтология знает немало знаменитых трапез. В канун Нового 1853-го года сэр Ричард Оуэн устроил обед для двадцати экспертов по окаменелостям внутри реконструированного игуанодона, собранного под его руководством Бенджамином Уотерхаузом Хокинсом.
Почти столетие спустя русские палеонтологи угощались под водочку бифштексами из мяса мамонта, найденного замороженным в вечной мерзлоте в Сибири.
Но нас с Кликсом уже никому не переплюнуть. Вечером того дня мы развели костёр у подножия кратерного вала, на котором угнездился «Стернбергер», и поставили готовиться два отличных пахицефалозавровых стейка.
Пока мясо жарилось, я сходил проведать нашего марсианского попутчика. Я нашёл местечко в тени и там положил контейнер на землю на бок. На случай, если хету нужно попить, я поставил рядом плошку с водой. По-видимому, жажда его не мучила, поскольку, подползя к плошке и увидев, что в ней содержится, он потерял к ней интерес.
Обычно я люблю стейки средней прожарки, но эти мы жарили долго, часто переворачивая. Мы хотели убедиться, что все паразиты и бактерии, которые могли быть в мясе, погибнут. Когда, наконец, пришло время есть мясо, я внезапно заколебался. Во-первых, хотя мясо всех современных птиц, пресмыкающихся и млекопитающих съедобно для человека, всё равно оставалась небольшая вероятность того, что мясо динозавра окажется ядовитым. Во-вторых, это просто почему-то казалось неправильным.
Как всегда, Кликс на сомнения плевать хотел. Он немедленно отрезал кусочек и отправил его в рот.
— Как оно? — спросил я.
— Иначе.
И это слова нашего драмхеллерского гурмана. Ну ладно. Убедившись, что моя кружка с водой находится под рукой на случай, если понадобится запить отвратительный вкус, я осторожно откусил крошечный кусочек. Раньше я никогда не пробовал мяса рептилий, но почему-то считал, что оно должно быть похоже на куриное. Это же на вкус скорее напоминало жареный миндаль. Не думаю, что мне когда-либо захочется попробовать его ещё, но в целом мясо было неплохое — лишь немного жилистое.
Я не знал, нужно ли хетам есть — собственно, мы вообще мало что про них знали, но я принёс ему тарелку с кусками сырого и жареного мяса пахицефалозавра, и также пучок растительности. Он проигнорировал и это; казалось, ему нравится просто лежать и тихо подрагивать. Не то чтобы я горел желанием увидеться с другими хетами, но я надеялся, что что-то из них всё же забежит и заберёт у нас нашего невольного гостя.
К этому моменту уже стало темнеть, и о серьёзных исследованиях речь уже не шла, так что мы просто сидели на пнях болотных кипарисов и переваривали съеденное.