Конец истории и последний человек
Шрифт:
Реализм сыграл большую и положительную роль в формировании американского образа мыслей о внешней политике после Второй мировой войны. Эта роль состояла в том, что США были избавлены от склонности искать безопасности в действительно наивной форме либерального интернационализма: например, полагаться на ООН в вопросах безопасности. Реализм в этот период был подходящей базой для понимания международной политики, поскольку мир действовал согласно реалистеким предположениям. Это было не столько потому, что реализм отражает вневременную истину, сколько потому, что мир был резко разделен на государства с радикально отличными и взаимно враждебными идеологиями. В первой половине двадцатого века мировая политика определялась сперва агрессивным европейским национализмом — прежде всего немецким, — а потом столкновением фашизма, коммунизма и либеральной демократии. Фашизм явным образом воспринял утверждение Моргентау о том, что вся политическая жизнь есть непрекращающаяся борьба за господство, а либерализм и коммунизм были равно универсальны в своих понятиях справедливости и распространили свой конфликт практически в каждый утолок земного шара. Неослабная враждебность этих идеологий гарантировала, что парадигма либерального
383
Единственным исключением, конечно, была реакция на нападение Северной Кореи на Южную в 1950 году, которая стала возможном лишь из-за советского бойкота ООН.
Реализм — вполне подходящая точка зрения на международную политику для пессимистического века, и он вполне естественно вырос из биографий основных его проводников. Например, Генри Киссинджер лично испытал, как цивилизованная жизнь превратилась в брутальную схватку за власть, когда ему пришлось в детстве бежать из нацистской Германии. В своей дипломной работе по Канту, написанной в студенческие годы в Гарварде, он критиковал точку зрения Канта на исторический прогресс и предлагал иную, временами приближавшуюся к некоему нигилизму: что нет ни Бога, ни секулярного механизма, подобного Универсальной Истории Гегеля, который мог бы придать смысл потоку событий. История есть хаотическая и непрерывная последовательность схваток между нациями, в которой у либерализма нет особо привилегированного положения. [384]
384
О диссертации Киссинджера см. Peter Dickson, Kissinger and the Meaning of History (Cambridge: Cambridge University Press, 1978).
Но вклад раннего реализма в американскую внешнюю политику не должен заставить нас закрыть глаза на серьезные его дефекты как основы взгляда на международные отношения — и как описания реальности, и как указаний для формирования политики. Потому что реализм стал чем-то вроде фетиша среди "искушенных" в международной политике, которые часто воспринимают допущения реализма некритически, не видя аспектов, в которых эти допущения уже не соответствуют современному миру. Устойчивость этой теоретической основы, пережившей назначенное ей время, привела к некоторым довольно странным предложениям о том, как надо мыслить и действовать в мире после "холодной" войны. Например, предлагали, чтобы Запад постарался сохранить Варшавский договор, поскольку биполярное разделение Европы как раз и обеспечило тот мир, который царил, на континенте с 1945 года, [385] и утверждали, что конец раздела Европы положит начало большей нестабильности и напряженности, чем это было в период "холодной" войны, а средством против этого может послужить намеренное распространение ядерного оружия на Германию. [386]
385
John gaddis, "One Germany — In Both Alliances" New york Times (March 21, 1990), р. А27.
386
John J. Mearsheimer, "Bach to the Future: Instability in Europe after the Cold War", International Security 15, no. 1 (Summer 1990): 5-56
Оба эти предложения вызывают мысль о враче, который, проведя ракового больного через долгий и мучительный процесс, химиотерапии, добился ремиссии, а теперь отчаянно пытается убедить пациента продолжать химиотерапию, потому что в прошлом она была успешной. Продолжая лечите болезнь, которой больше нет, реалисты предлагают дорогую и опасную терапию здоровым пациентам. А чтобы понять, почему пациент в сущности здоров, надо снова рассмотреть предположение реалистов о причине болезни— то есть о войне между нациями.
24. Сила бессильных
Реализм — это теория, утверждающая, что напряженность, агрессия и война — перманентные возможности в международной системе государств, и что это состояние — состояние человеческое, то есть такое, которое не может быть изменено возникновением конкретных форм и видов человеческих обществ, поскольку коренится в неизменной природе человека. В поддержку такого мнения реалисты указывают на преобладание войн в истории человечества, от первых кровавых битв, описанных в Библии, и до мировых войн двадцатого века.
Все это звучит интуитивно правдоподобно, но; реализм покоится на двух шатких фундаментах: непозволительном редукционизме относительно мотивов и поведения человеческих обществ и отказе учитывать вопросы Истории.
В своей чистейшей форме реализм пытается изгнать все соображения внутренней политики и вывести вероятность войны только из структуры международной системы. Согласно одному реалисту, "конфликт между государствами — дело обычное, поскольку международная система создает мощные стимулы для агрессии... Государства стараются выжить в этой анархии, максимальноусиливая свою мощь поотношениюк другим государствам..." [387]
387
Mearsheimer (1990), стр. 12
Мирное естественное состояние — именно это постулировал Руссо. Он отрицает, что тщеславие или amour-propre для человека естественно, и утверждает, что естественный человек, жертва страха и одиночества, по сути своей мирен, так как его немногие эгоистические потребности легко удовлетворяются. Страх и незащищенность ведут к постоянному стремлению не ко все большей власти, а к изоляции и покою: естественное состояние населено травоядными личностями, которые вполне готовы жить и давать жить другим, лишь бы ощущать собственное существование без зависимости от других людей. Или, говоря другим языком, мир рабов, стремящихся к сохранению собственного естественного существования, был бы свободен от конфликтов, потому что лишь господ влечет в кровавую битву. Вполне возможно представить себе анархические системы государств вполне мирные, в которых вопросы биполярности и многополярности абсолютно несущественны, если постулировать, что человеческие сообщества ведут себя подобно человеку в естественном состоянии Руссо или рабу Гегеля, то есть если их единственный интерес заключается в самосохранении. Реалистское утверждение, что государства воспринимают друг друга как угрозу и поэтому вооружаются, берется не столько из исследования системы, сколько из скрытого предположения, что человеческие сообщества в своем международном поведении напоминают гегелевского господина, ищущего признания, или тщеславного первого человека Гоббса, а не робкую личность Руссо.
Факт, что мир в исторических системах государств был столь трудно достижим, отражает другой факт: некоторые государства ищут не только самосохранения. Как гигантские тимотические личности, они ищут признания собственной ценности или достоинства на династической, религиозной, националистической или идеологической почве, и при этом заставляют другие государства сражаться или покоряться. Поэтому исходной почвой войны между государствами является не самосохранение, а тимос. Как человеческая история началась с кровавой битвы всего лишь за престиж, так международный конфликт начинается с борьбы за признание между государствами, которая есть изначальный источник империализма. Поэтому реалист: ничего не может вывести из голых фактов распределения сил в системе государств. Такая информация приобретает смысл, только если сделать определенные допущения о природе обществ, составляющих систему, а именно: что по крайней мере некоторые из них стремятся не только к самосохранению, но и к признанию.
Раннее поколение реалистов, таких как Моргентау, Кеннан, Нибур и Киссинджер, допускали в свой анализ некоторые соображения о внутреннем характере государств и потому могли лучше объяснить причины конфликтов, чем "структурные" реалисты более поздней академической школы. [388] Первые хотя бы признавали, что движущей конфликта должно быть человеческое желание господства, а не механическое взаимодействие в системе бильярдных шаров. И тем не менее реалисты всех мастей тяготели к весьма редукционистским объяснениям поведения государств, когда говорили о внутренней политике.
388
Попытка Уолтца вычистить соображения внутренней политики из своей теории международных отношений возникла из желания сделать эту теорию строгой и научной — в его терминологии, сохранить отчетливые "единицы" и "структурные" уровни анализа. Величественное интеллектуальное сооружение, которое он строит в усилиях найти регулярные и универсальные законы поведения человека в национальной политике, в конце концов оказывается рядом банальных наблюдений о поведении государств, которые все можно резюмировать одной фразой: "Главное — это равновесие сил".
Трудно, например, понять, как реалист, подобный Моргентау, может эмпирически доказать, что борьба за власть является, как он утверждает, "универсальной в пространстве и времени", поскольку есть бесчисленные примеры того, как и общества, и личности действовали по иным мотивам, нежели желание укрепить свою относительную власть и силу. Греческие полковники, уступившие власть гражданским в 1974 году, или аргентинская хунта, ушедшая в 1983 году от власти навстречу возможному судебному преследованию, — оба эти случая трудно описать как "борьбу за укрепление своей власти". Великобритания в последней четверти девятнадцатого века приличную часть своих национальных сил посвятила приобретению новых колоний, в частности в Африке, а после Второй мировой войны почти столько же сил затратила на ликвидацию своей империи. Турция до Первой мировой войны мечтала о пан-тюркской или пан-туранской империи от Адриатики до Центральной Азии, но впоследствии под руководством Ататюрка отказалась от этих империалистических целей и отступила в границы компактного национального государства в Анатолии. И неужели страны, стремящиеся к уменьшению, можно считать такими же примерами борьбы за усиление, как и те страны, что стремятся к расширению путем завоевания и военного строительства?