Конец лета (др. перевод)
Шрифт:
— Черт подери. — Она произнесла это вслух, одновременно нажав на педаль газа и вырулив на улицу. Что, если это его ребенок? Согласна ли она будет по-прежнему на аборт? Ей вдруг захотелось поговорить с ним, рассказать ему, спросить его совета, но это было безумием. Она поехала по указанному адресу, в голове у нее все перемешалось.
С перекошенным от волнения лицом и очень бледная, она добралась до места. Доктор Джонс уже поджидал ее. Он был спокоен и внимателен, как всегда. Дотронувшись до ее плеча, он спросил:
— Вы не передумали? — Она покачала головой, но ему не понравилось выражение ее глаз. — Пойдемте поговорим.
— Нет.
— Хорошо. — Он проинструктировал медсестру, и та отвела Дину в небольшую комнату, где ее попросили переодеться в больничную одежду.
— Куда меня отведут?
— Дальше по коридору. Вас там оставят на целый день. Сюда вы не вернетесь. — Впервые она вдруг почувствовала себя напуганной. Что, если будет больно? Если она умрет? Если по пути домой начнется кровотечение? Если… Медсестра начала объяснять ей, как будет проходить процедура высасывания плода, и Дина почувствовала, как бледнеет.
— Вы понимаете?
— Да. — Это было единственное, что ей пришло на ум. Она вдруг безумно захотела увидеть Бена.
— Вы боитесь? — Медсестра пыталась выглядеть участливой, но ей это не удавалось.
— Немного.
— Не бойтесь. Это пустяк. У меня было три аборта. — Иисус, подумала Дина. Как прекрасно. По сниженной расценке?
Дина сидела в ожидании в небольшой комнате. Наконец ее провели по коридору в другую комнату, где уложили на сверкающий чистотой стол, закрепив ноги в надлежащем положении. Обстановка походила на ту, в которой ей пришлось трижды рожать — сначала двух мальчиков, а потом и Пилар. Но то была комната не для абортов, а для родов. Она вдруг ощутила, как покрывается потом. Они оставили ее одну почти на полчаса. И она лежала там с поднятыми вверх ногами, стараясь побороть желание заплакать и напоминая себе, что скоро все будет кончено. Кончено. Навсегда. Они вытащат его при помощи этой машины. Дина оглянулась вокруг, пытаясь догадаться, который из всех зловеще смотрящих аппаратов был именно Тем Единственным, но они все были одинаково ужасны. Она почувствовала дрожание в ногах. Ей показалось, что прошли часы, пока наконец появился доктор Джонс. Она вся напряглась.
— Дина, мы сделаем вам укол, чтобы вы чуть расслабились и не были так напряжены.
— Я не хочу этого. — Она попыталась выпрямиться, но ей мешали закрепленные вверху ноги.
— Укола? Но вам станет намного легче при этом. Поверьте мне. Без него все будет гораздо труднее. — Он выглядел невероятно участливым, но она покачала головой.
— Я не хочу этого. Не укола, а аборта. Я не могу. Вдруг это ребенок Бена? — Эта мысль мучила ее весь последний час, или это было всего лишь оправдание, чтобы оставить ребенка? Она не была уверена.
— Вы решили окончательно, Дина? Или просто боитесь?
— И то и другое… Все… Я не знаю. — Ее глаза затуманились от слез.
— А что, если этот ребенок просто ваш и ничей другой? Как бы без участия мужчины. Как если бы вы посчитали, что он принадлежит только вам. Вы захотите его тогда?
Она подняла на него глаза и согласно кивнула.
Он освободил ей ноги.
— Тогда отправляйтесь домой, дружок, и все обдумайте. Ребенок будет только ваш, если это то, что вам нужно. Никто не сможет отнять его у вас. Он будет целиком ваш.
При мысли об этом она не смогла сдержать улыбку.
Марк принимал душ, когда она вернулась домой. Она бесшумно пробралась к себе в студию и заперла дверь. Что она сделала? Она решила сохранить ребенка; все, что сказал доктор, было правдой. Она могла одна воспитать ребенка и считать, что он принадлежит только ей. Она могла, не так ли? Или бэби будет всегда ребенком Марка? Как это было в случае с Пилар.Вдруг она поняла, что ей никуда от этого не деться. Этот ребенок был от Марка. Ей не хватит смелости воспитать его одной. Но разве это имеет значение? Она уже навсегда потеряла Бена.
Глава 26
— Доброе утро, Дина. — Марк взглянул на нее, усаживаясь в кресло. На привычном месте лежала кипа отобранных газет, кофе был горячий, и Дина расправлялась с яйцом. — Проголодалась с утра? — Он давно уже не видел, как она ела.
— Не очень. Ты можешь съесть мои гренки. — Она пододвинула к нему голубую в узорах тарелку из лиможского фарфора. Скатерть была в это утро тоже нежного светло-голубого цвета, что вполне соответствовало ее настроению.
Марк посмотрел на нее внимательно, пока она заканчивала яйцо.
— Ты все еще чувствуешь себя плохо?
Она пожала плечами, через мгновение подняв на него глаза.
— Нет.
— Я думаю, может быть, стоит вызвать доктора.
— Я увижу его на следующей неделе в любом случае.
Прошло уже три недели с тех пор, как она была у него. Три недели с того утра, когда она сбежала из дома, чтобы сделать аборт. Три недели с тех пор, как она виделась с Беном. И с того момента никаких известий от него. Она знала, что их теперь не будет. Когда-либо где-нибудь она повстречает его, и они немного поболтают как старые друзья. И это все. Все было кончено. И неважно, как они раньше относились друг к другу. При этой мысли она почувствовала, как все у нее сжимается внутри. Единственное, что ей захотелось, — это снова лечь в постель.
— Чем ты займешься сегодня? — спросил Марк участливо, но с отвлеченным видом.
— Ничем. Возможно, поработаю немного в студии.
Но она не работала там. Она просто сидела, уставившись на горы своих картин, которые галерея вернула ей, несмотря на изначальные протесты Бена. Но она не смогла пойти ему навстречу. Она не могла разрешить ему заняться продажей ее работ и одновременно не видеться с ним. К тому же ей не хотелось, чтобы он увидел ее в положении в эту зиму. У нее не было выбора. Она настояла в беседе с Салли, чтобы картины вернули обратно. Теперь они уныло стояли лицом к стенам студии, тупо уставившись обратной стороной холстов, вымазанных краской, на хозяйку. Лишь одна картина, ее портрет с Пилар, была обращена к ней лицом, и Дина всматривалась в нее часами.
— Не хочешь ли составить мне компанию и где-нибудь пообедать?
Она услышала слова, обращенные к ней, когда выходила, и, обернувшись, посмотрела на него, с королевским видом восседающего в своем кресле в столовой. Теперь он был ее королем, а она — его рабыней, и все оттого, что она оказалась слишком трусливой, чтобы решиться на аборт.
Она снова покачала головой.
— Нет, спасибо. — Она попыталась изобразить улыбку, но это едва походило на солнечный блик в зимнюю пору, чуть промелькнувший на снегу. Она не желала обедать с ним вдвоем. Ей не хотелось быть с ним, не хотелось, чтобы ее видели с ним вместе. Что, если Бен увидит их? Сама эта мысль была невыносимой для нее. Она всего лишь покачала снова головой и бесшумно вышла из комнаты, чтобы скрыться в своей студии.