Конец науки: Взгляд на ограниченность знания на закате Века Науки
Шрифт:
Маленькая девочка, играющая в «классики», шахматисты, моряки на учениях — все они играют в игры, продолжал Эдельман. Со стороны кажется, что во всем этом нет ничего общего, тем не менее эти люди — участники всевозможных игр.
— Это определяется как полиморфное множество — так оно известно в нашем деле. Это очень сложная вещь. Она означает множество, не определяемое ни необходимыми, ни достаточными условиями. Могу показать вам его изображение в «Нервном дарвинизме», — Эдельман схватил со стола книгу и нашел в ней иллюстрацию, на которой были изображены два набора геометрических форм, представляющих полиморфные множества. Он отбросил книгу и впился
Эдельман, конечно, соединил эти вещи: полиморфное разнообразие мозга позволяет мозгу реагировать на полиморфное разнообразие природы. Разнообразие мозга — это «сама основа, на которой делается отбор, когда встречается неизвестный набор физических соответствий в мире. Понятно? Это очень обещающе. Давайте сделаем еще один шаг вперед. Может ли единицей отбора быть нейрон?» Нет, потому что нейрон слишком бинарен, негибок; он или «включен», стреляет, или «выключен», спит. Но группысвязанных, взаимодействующих нейронов могут сделать эту работу. Эти группы соревнуются друг с другом в попытке создать эффективные сообщества, или картины бесконечного разнообразия побудительных причин. Группы, формирующие удачные карты, делаются еще сильнее, в то время как другие увядают.
Эдельман продолжал задавать вопросы и отвечать на них. Он говорил медленно, даже напыщенно, словно пытался физически запечатлеть слова в моем мозгу. Как эти группы связанных нейронов решают проблему полиморфных множеств, которая волновала Виттгенштейна? Через повторный вход. Что такое повторный вход?
— Повторный вход — это продолжающаяся рекурсивная подача сигналов между представленными на карте областями, — сказал Эдельман, — так что вы делаете отметки на картах путем массивно параллельных взаимных связей. Это необратная связь, как между двумя проводами, в которых у меня есть определенная функция, команда, — синусоидальное колебание вошло, усиленное синусоидальное колебание вышло.
Он был мрачен, почти зол, как будто вдруг увидел во мне всех своих ничтожных, завистливых критиков, утверждавших, что повторный вход — это обратная связь.
Он замолчал на мгновение, словно чтобы собраться, и начал снова, причем говорил громко, медленно, делая паузы между словами, подобно туристу, пытающемуся заставить бестолкового аборигена понять его. В противоположность тому, что говорили критики, его модель уникальна; в ней нет ничего общего с нервными сетями, сказал он, презрительно произнеся «нервные сети». Чтобы завоевать его доверие — и потому что это было правдой, — я признался, что всегда находил нервные сети трудными для понимания. (Нервные сети состоят из искусственных нейронов, или переключателей, соединенных связями различной силы.) Эдельман победоносно улыбнулся.
— Нервные сети включают растяжение метафоры, — сказал он. — Есть этот зияющий проем, и вы говорите: «Это я или я что-то пропустил?»
Егомодель, заверил он меня, не страдает от этой проблемы.
Я попытался задать другой вопрос о повторном входе, но Эдельман предупредительно поднял руку. Пришло время рассказать мне о его последнем создании, Дарвине-4. Лучшим способом оценить его теорию было бы понаблюдать за поведением нейронов в живом организме, что, конечно, невозможно. Единственное решение, сказал Эдельман, — это сконструировать автомат, воплощающий нервную систему на принципах дарвинизма. Эдельман и его соратники построили четыре робота,
Он снова сделал паузу. Эдельман, казалось, пытался накалить страсти, словно срывал одно за другим покрывала, за каждым из которых была более глубокая тайна.
— Давайте взглянем, — предложил он.
Мы вышли из кабинета и пошли по коридору. Эдельман открыл дверь в комнату, в которой стоял жужжащий компьютер обычных размеров. Это, заверил меня Эдельман, «мозг» Дарвина-4. Затем мы прошли в другую комнату, где нас ждало само существо. Гора техники на колесах стояла на фанерной сцене с множеством синих и красных блоков. Возможно, почувствовав мое разочарование — настоящие роботы всегда разочаровывают тех, кто смотрел «Звездные войны», — Эдельман повторил, что Дарвин-4 «смотрится как робот, но это не робот».
Эдельман указал на «хобот», брусок, на конце которого имелись светочувствительный датчик и магнитный захват. На мониторе, установленном на одной из стен, промелькнуло несколько картинок, представляющих, как проинформировал меня Эдельман, состояние мозга Дарвина.
— Когда он найдет предмет, он продвинется к нему, схватит его, а затем оценит положительно или отрицательно… Это изменит отношения диффузии и синаптологию этих вещей, являющихся картами мозга, — он указал на монитор, — которые ослабляют или усиливают синапсы и изменяют движение мышц.
Эдельман уставился на Дарвина-4, который упрямо оставался неподвижен.
— О, это занимает значительное время, — сказал он и добавил: — От количества произведенных расчетов просто волосы встают дыбом.
В конце концов, к явному облегчению Эдельмана, робот пошевелился и медленно покатился по платформе, слегка подталкивая блоки, оставляя в покое синие и подбирая красные магнитным хоботом, а затем доставляя их в большую коробку, которую Эдельман назвал «домом».
По ходу дела Эдельман комментировал происходящее.
— О, он только что повел глазом. Он только что нашел предмет. Он поднял предмет. Теперь он будет искать дом.
— А какова его конечная цель? — спросил я.
— У него нет конечных целей, — напомнил мне Эдельман нахмурившись. — Мы дали ему ценности. Синий — плохо, красный — хорошо.
Ценности — это более общие задачи, чем цель. Таким образом они лучше подходят, чтобы помочь нам справиться с полиморфным миром, чем цели, которые гораздо более специфичны. Будучи подростком, говорил Эдельман, он страстно желал Мэрилин Монро, но Мэрилин Монро не была его целью.Он просто це нилопределенные женские качества, которыми, как оказалось, обладала Мэрилин Монро.
Заставив себя не сосредоточиваться на Эдельмане с Мэрилин Монро, я спросил, чем его робот отличается от всех остальных, построенных учеными на протяжении последних десятилетий. Многие из этих роботов были способны на подвиги, по крайней мере такие же впечатляющие, как и достижения Дарвина-4. Разница, ответил Эдельман, недовольно выпятив вперед челюсть, в том, что Дарвин-4 обладает ценностями или инстинктами, в то время как другим роботам требовались специфические инструкции, чтобы выполнить какую-то задачу. Но разве не все нервные сети, спросил я, нуждаются в специфических инструкциях для программ общего обучения? Эдельман нахмурился.