Конец старых времен

Ванчура Владислав

Я слушал все это с тягостным чувством, как вдруг — дзинь! — рапира вылетела из руки князя и отскочила туда, где стояли мои глобусы.

Поединок кончился; адвокат закричал от радости и поднял рапиру за острие, смеясь во все горло:

— Поражение! Вот это по мне! Барышня Михаэла, видите — мы отомщены! Барышня Михаэла!

Без конца повторяя это имя и давясь смехом, он подбежал, чтобы шлепнуть князя рапирой по заду.

А тот стоял, опустив руки, и молчал. Да и что было сказать бедняге? Что ему было делать? Вот теперь-то

наконец он потерял нить разговора…

— Так, — произнесла Михаэла. — Ну, вот и все…

— Нет, не все! — перебил ее адвокат, который суетился и вообще вел себя как ненормальный. — Не все! Только теперь и начинается наша месть! Я приготовил для вас, князь, превосходный знак отличия. Мы приготовили вам роскошный головной убор, который вы, по-видимому, забыли захватить с собой из прошлого века…

С этими словами он забегал по библиотеке, отыскивая свою шляпную картонку.

В этой суматохе никто из нас не обратил внимания на Китти и Марцела. Не знаю, как они выбрались из зала. Я вспомнил о них тогда лишь, когда за ними побежал князь…

В ту минуту на лице старого интригана было такое же выражение, как у шлюхи, которая того и гляди разжалобит до слез весь трактир. Сейчас, когда на него собирались напялить маску, вполне им заслуженную, он показал истинное свое лицо.

Я сказал, что он смахивал в ту минуту на хнычущую девку, но, может быть, я несправедлив к нему, может быть, то было всего лишь обыкновенное человеческое лицо. Кто виноват в том, что мне (видавшему плачущими только людей определенного сорта) напрашивалось такое сравнение! Оно неверно! Князь держался как человек, который ничего не скрывает, как мужчина, испытывающий сострадание и не следящий за мускулами своего лица.

Я видел, как он бросился к двери вслед за подростками. Китти, закрыв лицо ладонями, горестно рыдала. Марцел всхлипывал, уткнувшись в сгиб локтя.

Князь, смешной без куртки, долговязый, побежденный, жалкий, выбежал из библиотеки без единого слова извинения и схватил обоих в объятия. Вот он шепчет им что-то, но они по-прежнему плачут…

— Китти! Марцел! Китти!.. — восклицал князь, пятясь к дверям библиотеки и не отрывая глаз от детей.

Тут-то и подоспел адвокат, пряча за спиной парик и треуголку барона Мюнхгаузена.

Веселясь от души, он натянул на голову князя сначала парик, а затем и шляпу, да так резко, что едва не лопнули швы… А князь словно и не заметил. Он не замечал ни Михаэлы, ни Сюзанн, не оглянулся он и на меня. Он звал своих юных друзей и не видел никого, кроме них.

В такие трогательные моменты самое для меня приемлемое — подметить смешную сторону, и я, несколько растерявшись от всего происходившего, засмеялся, показывая пальцем на баронскую треуголку со словами:

— Ничего не скажешь, она сшита по вашей мерке и сидит отлично! Да здравствует барон Мюнхгаузен!

Адвокат и пан Ян присоединились ко мне, и втроем мы подняли такой шум, что к библиотеке

начала сбегаться вся Отрада.

Вместе с ними явился и Стокласа. Мы заперли дверь перед носом непосвященных, однако никто из них не собирался удалиться. Они подслушивали за дверью.

— Отлично, — сказал князю мой хозяин. — Титула, присвоенного вам со всеобщего одобрения, у вас уже никто не отнимет. И должен заметить, этот головной убор вам очень к лицу.

Адвокат (заранее все предусмотревший) притащил зеркало и подставил князю, предлагая оценить костюм.

В это время рука князя покоилась на плече Марцела. Увидя свое отражение, он невольно поднял ее, чтоб сдернуть треуголку, но овладел собой и, пусть на миг, превратился в прежнего паяца, каким его знаете вы и каким его знаю я.

Благодарю, — сказал он. — Оставляю за собой то, что выслужил. С этих пор я буду говорить только ложь. Буду лгать, чтоб воспользоваться преимуществами, которые дают мне этот убор и это имя.

Господин барон, — вмешался Ян, — как вижу, вы все еще сжимаете рапиру, — не угодно ли еще один тур? Быть может, вам желательно заработать и штаны к шляпе?

— Отчего же, — ответил князь. — Что в закладе?

Все! — воскликнул Ян. — Ладно, если вам случайно удастся повторить то, что сделал я, разрешаю вам посадить меня хоть в клетку, в которой держат гусей на откорм…

Глупости, — заявил Стокласа. — Пойдемте, господа, пора обедать. Пойдемте, князь, игра кончилась, довольно шуток.

Пожалуй, вы правы, станем на минутку серьезными. Но мы с паном Яном управимся в два счета…

С этими словами князь пригласил Яна занять позицию и отбил его удар с такой силой, что я от изумления широко раскрыл глаза.

И, черт возьми, не я один! Мы все притихли, словно цыплята перед надвигающейся грозой. У нас перехватило дыхание. Только теперь я увидел, что такое прыжки фехтовальщика! Теперь я увидел, что значит атака!

Князь, в своем шутовском уборе, молниеносными движениями перебрасывал рапиру из правой руки в левую и из левой в правую с видом хищника, готового вонзить свой клюз в добычу.

Он наносил Яну столько ударов, сколько хотел. Ни один его выпад не был отражен, каждый удар попадал в цель!

Будь Ян даже в десять, даже во сто раз лучшим фехтовальщиком, он все равно ничего не мог бы поделать против этого блистания молний, против этой бури. Клинок полковника так часто и с такой силой колол в сердце, нашитое с правой стороны на куртке для фехтования, что совершенно изорвал, изрезал его.

Если бы поединок шел всерьез, пан Ян был бы уже сто раз убит.

Мы все словно оцепенели, мы даже вскрикнуть не успевали. Я чувствовал, как лохматая моя голова покрывается потом, и неспособен был издать ни звука. Прошло немало времени, прежде чем я опомнился, и тогда мною овладела сумасшедшая радость. Не в силах более сдерживаться, я начал выкрикивать: