Конечная – Бельц
Шрифт:
– Мы с Ириной едем вместе, – сказал Василий, – а вы с Марком – порознь.
– Куда двинете? – спросил Анатолий.
– Не скажу. Чем меньше будешь знать, тем лучше. Кстати, о себе тоже помалкивайте. Отправляйтесь в разные места. И не советую обсуждать этот вопрос друг с другом.
– Тебе не кажется, что ты перегибаешь палку? – спросил Анатолий.
– Василий прав, – отрезал Марк. – Не стоит рисковать.
– Румыны наверняка уже обо всем узнали, – снова заговорил Василий. – Спорю на все деньги в этом пакете, что они в эту самую минуту мчатся по шоссе, чтобы, мать их, расквитаться с нами.
– Вот радость-то! – вздохнул Анатолий.
– А ты как думал? – мрачно заметил Марк. – Мы их укокошили, забрали деньги и грузовик, а их хозяева нам что, за это спасибо должны сказать?
Ирина опустила
– Не волнуйся, Ира. Прорвемся.
Он обвел взглядом кафе, чтобы убедиться, что никто их не слышит.
– Выход у нас только один. Реально один…
Анатолий и Марк очень внимательно его слушали.
– Мы должны исчезнуть. Чтобы о нас забыли. Уехать далеко, не оставляя следов, никому не давать адресов. Другого способа нет. С этими людьми тягаться бессмысленно, мы для них ничто. Если они нас найдут, мы покойники. Единственное, что работает в нашу пользу, – это время. Не будут же они искать нас до бесконечности. Если поиски затянутся, они от нас отстанут. Но сейчас они в ярости. Значит, нужно прятаться.
– И как долго? – спросил Анатолий.
– Не знаю. Может, год… Столько, сколько понадобится.
– Это значит, что мы больше не увидимся? – спросила Ирина.
– Если и увидимся, то не скоро. А сейчас расходимся, не обсуждая, кто куда направляется. Мы с Ирой едем на север. Ты, Толик, кажется, хотел на юг?
– Да, у меня есть знакомые в…
– Не продолжай, – прервал его Василий. – Ну а ты давай на запад, Марк.
– Ладно.
– Будем держать связь по электронной почте.
Марк поднялся со стула и подошел к стойке. Попросил у гладиатора клочок бумаги и карандаш, что-то нацарапал и вернулся к столу.
– t r o p s e f a c – это будет наш пароль. Вставляйте его в свои письма, чтобы мы знали, что это действительно вы. Это «cafe sport» наоборот.
Остальные согласно кивнули. Василий и Анатолий уже покончили с горячим шоколадом, у Ирины и Марка еще оставалось на донышке, но и они допили последнее.
– Деньги у всех при себе? – строго спросил Василий.
Все снова кивнули.
– Тогда в путь. Первый – Марк, за ним Толик, мы последние.
Марк встал, взял свою спортивную сумку и горячо обнял каждого из своих спутников.
– До встречи через год.
– Приглашаю тебя в следующем году провести отпуск на Лазурном Берегу, – сказал Анатолий, крепко стиснув его в объятиях.
– Счастливо и… спасибо, – прошептала Ирина и надолго прижалась губами к его щеке.
– И вот еще что напоследок, – добавил Василий, окинув Марка внимательным взглядом. – Купи другие шмотки, в этих ты похож на цыгана.
Марк усмехнулся и зашагал прочь от кафе «Спорт», махнув на прощание своим товарищам, сидевшим вокруг столика за оконным стеклом.
Тереза Жюган легла рано, но никак не могла заснуть. За два часа она прочла всего десять страниц книжки и в конце концов отложила ее на ночной столик. За окном в лунном свете плыли серые облака. У Терезы в голове тоже клубились тучи – перед глазами то и дело всплывали страшные кадры какой-нибудь катастрофы. Ей никак не удавалось уснуть – до прихода Пьеррика об этом нечего и думать.
Стоило ему переступить порог дома, как они начинали ругаться. Стоило ему уйти, как она теряла сон, словно он отрывал от нее кусок и уносил с собой. Хуже всего ей было, когда он ходил на промысловом судне в Исландию: с тех пор прошло уже несколько лет. Он отсутствовал три месяца. И все три месяца она провела в тревоге. Три месяца без сна. Ей не хватало его, и с этим ощущением бесполезно было бороться – оно находилось во власти времени, которое тянулось слишком медленно.
Когда он возвращался, она кричала и плакала. Они безудержно занимались любовью, словно поженились только вчера. Спустя неделю жизнь входила в привычное русло, и парочка принималась ссориться. Оба горластые и заносчивые, они выясняли отношения бурно и яростно. Однажды всего-навсего из-за пересоленной еды дошло до того, что она, сама не понимая почему, обозвала его ублюдком. Ее муж, высокий, черноволосый, выделялся среди своих белокурых приземистых братьев, и, когда кто-нибудь отпускал шутку на эту тему, он натужно усмехался. Тереза знала, что ударила по больному, но в пылу ссоры не совладала с собой: уж очень ей хотелось посильнее
Дальние походы давно закончились. Теперь Пьеррик работал сам на себя. Он занялся прибрежным ловом: сардина, скумбрия, лангустины. И каждый день ночевал дома. Правда, приходил в разное время: все-таки не он им распоряжался, а море. В любом случае он возвращался к ней каждый день, что уже неплохо.
В последние несколько месяцев настроение у Пьеррика было неважное – ходил хмурый, погрузился в меланхолию или что-то вроде того. Постоянно ворчал. Иногда садился на каменную скамью возле дома и целый час, а то и больше смотрел в пустоту. Раньше за ним такого не водилось, и это сильно его тревожило. Вот только гадать тут было нечего: для него стало мучением выходить в море. Но не он один испытывал подобные чувства – многие рыбаки на Бельце пребывали в подавленном состоянии, их ремесло становилось им в тягость. Рыбы они добывали все меньше и меньше, требования к промыслу ужесточались, да и цены на топливо неумолимо ползли вверх. Если раньше они, вкалывая, зарабатывали на более-менее приличную жизнь, то теперь приходилось лезть из кожи вон, чтобы хоть как-то выжить. Многие этого прессинга не выдерживали. Нескольких рыбаков нашли повешенными. С кем-то происходили странные истории – в высшей степени подозрительные, так что о них старались не вспоминать… А уж тех, кто спился, и вовсе не перечесть. На острове не осталось никого, кто бы не подтрунивал над малышом Папу, от которого с самого утра разило пивом; да и то сказать, кто из моряков выдержал бы такую жизнь, если бы не прикладывался к бутылке.
Тереза в отношении Пьеррика не боялась называть вещи своими именами. К примеру, что у него депрессия, – иначе чем объяснишь, что он то испытывает бурный душевный подъем, то долгие часы сидит недвижимый. О лечении или хотя бы отдыхе он и слышать не хотел, ведь как они будут жить, не имея даже того скромного дохода, который он приносил в дом? Но как убедить его лечиться? Нет, он ни за что не согласится. Она прекрасно знала, что он скажет: «Глупости все это. Можешь, конечно, считать меня психом, если тебе от этого легче. Но все дело в солярке: литр подорожал на двадцать центов, – и нечего изображать, что ты этого не понимаешь…» Пришлось самой заботиться о нем, находясь в постоянном страхе, что однажды в припадке безумия Пьеррик совершит непоправимое. Она старалась изо всех сил, несмотря на то что временами было невмоготу. Когда он срывался на крик или распускал руки, она давала себе обещание все бросить, уехать, оставить его вместе с его хандрой, с его соляркой и скумбрией. Разве она виновата в том, что все так сложилось?
Звук отодвигаемой щеколды и скрип калитки прервал раздумья Терезы. Гравий надрывно хрустел под тяжелыми, неуверенными шагами Пьеррика. Он не с первого раза попал ключом в замочную скважину. Потом захлопнулась дверь – да так, что дом заходил ходуном. Пьеррик опирался то на стену, то на стул – на все подряд, лишь бы не упасть. Вечер и правда выдался хуже некуда. К тому же его совершенно измучила головная боль, и, кажется, он совсем не чувствовал своего носа, – похоже, Ив его все-таки сломал, когда огрел Пьеррика. Пьеррик, пошатываясь, добрел до журнального столика и рухнул на стоявший рядом диван. Он пошарил рукой между подушками, нащупал пульт и включил телевизор, ткнув первую попавшуюся кнопку. С недавнего времени каналы вещали круглосуточно. Для рыбаков, которые вкалывают, не считаясь со временем суток, это шаг вперед. Впрочем, единственный – в отношении остального никаких особых улучшений не наблюдалось. Но это – да. Только вот показывают одно и то же: собак, кошечек, розовых фламинго… Он потыкал мягкую кнопку на пульте, прибавляя громкость до максимума. Может, Ив, кроме носа, ему и барабанную перепонку повредил? Тереза в ночной рубашке спустилась по маленькой лестнице и, испуганно вскрикнув, остановилась рядом с мужем: волосы Пьеррика растрепаны, нос напоминает раздавленную картофелину. Голубая полотняная рубашка разодрана и перепачкана кровью. Он тупо смотрел прямо перед собой и заметил жену только после того, как ей удалось перекричать орущий телевизор.