Конечная остановка
Шрифт:
Подчас революционное дерево несвободы также должно поливать кровью патриотов и тиранов, - внезапным парадоксом отрывисто завершил монологическую речь Двинько в свойственной ему писательской манере образно выворачивать наизнанку приевшийся смысл избитых трюизмов и набивших немалую оскомину прописных хрестоматийных истин.
– К слову, коммунистам пришлось пролить немало чужой крови и пота, прежде чем им удалось выстроить державный советский Гулаг и плановую псевдоэкономику.
– Алексан Михалыч! Мыслите, лично Лука перешел в категорию державно незаменимых?
– не очень-то в связи с окончанием двиньковского монолога потребовал уточнения Евгений Печанский.
– Фундаментально,
– мигом отреагировал, подтвердил Александр Двинько, демонстрируя полнейшую убежденность во всем, выше им сказанном.
– Я пребываю в твердом убеждении, шановная громада, что политическую историю делают вовсе не революционное, в массе безоружное бездумное столпотворение, но думающие герои, способные носить и применять оружие. Каким бы ему ни бывать: огнестрельным, минно-взрывным или информационным! Достоименно они, героические персоналии, а не заурядная толпа, случайное скопище броуновских заурядов выносят и приводят в исполнение окончательный приговор свершившейся перфектной истории, не подлежащий гуманистическим обжалованиям и преходящим людским толкованиям.
Эпоха массового дисперсного общества бесповоротно завершается. Отныне на первый план выходят сконцентрированные компактные элиты и солидарно профессиональные микрогруппы интереса. Не отдельные званые сверхгерои или массово созванные бесцельные сонмища, но сосредоточенные целевые объединения под конкретные задачи призваны решать насущные проблемы современности и присносущие вопросы будущего.
Были у меня самого, кстати, в минувшем два сущих небольшеньких эпизодика... Где, мне так кажется, я мог бы персонально изменить общий курс... Перенаправить иначе актуальную политическую историю Беларуси, - с мысленным усилием взялся кое-что перебирать в памяти белорусский и российский писатель Алесь Двинько. Наверное, решал на ходу, насколько ему надо быть откровенным с посвященными, избранными собеседниками в импровизированных устных мемуарах по поводу и по мотивам задавшегося бесцензурного антилукашистского, то ли семинара, то ли симпозиума. "Вчетвером, в домашнем тепле и в обустроенном уюте киевской Дарницы..."
– Эхма! Рассказываю вам без уверток и обиняков, молодые друзья мои, политэмигранты. Что было, то быльем и мохом нисколь не поросло.
Итак, в конце темного ноября 1996 года как-то раз ввечеру я возвращался в редакцию на верстку проездом через площадь Незалежности...
Хотелось бы вам напомнить: предзимние дни и ночи двадцать лет назад стояли напряженные, лихорадочные, знобящие. Было и горячо, и холодно. В государственном масштабе целеустремленно шла документальная фальсификация бюллетеней предстоящего референдума, призванного отменить конституцию 1994 года и распотрошить Верховный совдеп 13-го созыва. В Менске тяжеловесно засели российские полпреды. Понаехали отовсюду, слетелись иностранные журналисты. Очень многие в стране и за рубежом с нетерпением ждали, мнилось им, неминуемого повторения московского октября 93-го.
Я тезисно был готов к различному развитию в хронике протекавших на моих глазах событий. В автомобильном тайничке имел нормально пристрелянный АПС с двумя снаряженными магазинами, шерстяную маску на лицо, контактные линзы, неброско в темные тона экипировался.
На площади Незалежности чуток полазал я по темноте середь немногочисленных, меньше тысячи, оппозиционеров, так упомянем, державших символическую оборону Верховного совета. Прислушался к боязливым разговорцам в оппозиционерской хевре, опасавшейся всего и вся. Больше всего, знамо дело, президентской охранки и российских спецслужб.
Тамотка оценил, поспешая медленно, обстановку у Дома правительства, прикинул силы и средства. Возможный план действий у меня наскоро обрисовался сам собой, спонтанно.
Я мог отъехать, припарковаться за мостом, у Московской, в спокойном безлюдном месте, в переулках. Вернуться вскорости пешком, скрытно проникнуть в пустое, слабо охраняемое здание университета и быстро дать сверху одну короткую очередь по оппозиционной массовке. Кому Бог пошлет. Потом непременно две-три длинные прицельные очереди по лопоухим мусорам в оцеплении. Отход через первый поверх в оконце на ту же Бобруйскую и через железнодорожные пути, сквозь неосвещенные закоулки вагонного участка. В машину и по газам. Я не я, и к стрельбе на площади не имею ни малейшего отношения... А дальше, как по большому счету обернется у заинтересованных сторон, переступая через пролитую кровь...
Другой эпизод на возможной крови у меня имел место быть в начале июля 2000 года на открытии впечатляющего мемориала Яма по улице Мельникайте. Наверняка вы там бывали, его видели, спускались вниз к жуткой веренице обреченных, поминали жертв еврейского гетто, организованного нацистами.
На запланированное мероприятие, помнится, меня настойчиво, заблаговременно зазывал один из авторов многофигурного монумента. Я же хотел отбояриться, бесстыдно ссылался на редакционный аврал в намеченный день и час.
Время представало тогда неспокойным, переломным, сущий конец прошлого века, тож тысячелетия. Смещенный Лукой министр внутренних дел Захаренко и бывший глава Центризбиркома Гончар сенсационно оказались среди исчезнувших. Точнее, были ликвидированы президентскими эскадронами смерти. Журналисты наперерыв гадали, кто за кем следующий из видных оппозиционных политиков, газетчиков и телевизионщиков, очередной, на новенького в смертном списке на тотальное исчезновение. Ваш покорный слуга, кстати али не кстати, тоже значился потенциальным кандидатом в смертники.
Тем часом полумертвая лукашенковская палата законодательных одобрений подвергалась действенной обструкции. Обсуждался насущный вопрос, участвовать или нет в бойкоте президентских выборов 2001 года, если в новую лукашистскую палатку рвались только демократические глупцы и предатели...
Двинько предавался воспоминаниям без излишней гормональной патетики, с легкой иронией. Рассказывал, по-журналистски отстраненно от предмета профессиональной деятельности:
– Открывать мемориал, поприсутствовать вокруг Ямы собралось немало первостатейной, занятной публики. Разумеется, в полном составе, пленарно, руководящие деятели иудейской диаспоры в Беларуси. Помимо иностранных журналистов, специально присланных и постоянно аккредитованных, чиновные представители почти всех европейских посольств. По протоколу принимали обязательное участие главы дипломатических миссий Израиля и Германии. На удивление насчитывалось мало-таки известных оппозиционеров и больших государственных сановников.
Неожиданно для многих, в том ряду и для меня, в продолжение патетического и траурного митинга у Ямы с помпой объявился Лука в окружении многочисленных телохранителей. Он с ходу ринулся громогласно опровергать, влез в оживленную полемику с израильским послом на животрепещущую для обоих тему: был или не был в Советском союзе государственный антисемитизм. Прямо на еврейских могилках и костях полемизировали воинствующе.
Вооружен я был в тот день и час всего лишь цифровой камерой и диктофоном. Пускай отписываться по событию и по случаю ничуточки не рвался. Озадачил заранее скорым и проникновенным комментарием хорошего молодого автора, предрасположенного к философским размышлениям о жизни и смерти. А бойкий репортаж в редакции могли бы набросать с моих слов и впечатлений.