Конечная остановка

Белорусов Ксений

Давиться хохотом они прекратили, когда их вернул к ближней тюремной реальности надзиратель, недоуменно отворивший оконце-кормушку в двери камеры.

– Вы чё тут, беспредельщики?
– озадаченно вопросила из кормушки дебелая вертухайская харя прапорщика в зеленом кителе.

Разумный ответ Евгена харю и китель удовлетворили.

– Смешной анекдот вспомнили, старшой.

– А-а, бывает, - с большой охотой согласился прапор. Меньше всего ему хотелось успокаивать двух психов, к тому же далеко не из простых зеков. Але таких здесь много.

–

Ужин скоро, свеклу дают - сообщил он, дабы соблюсти начальственную важность старшего помощника начальника дежурной смены надзирателей. Дескать, проверил, насколько исправно открывается и закрывается кормушка. Заодно кипятильник, который хранят отдельно от зеков на полочке за занавеской в тюремном коридоре, отдал в камеру на полчаса раньше положенного по распорядку.

– Давай второй кипятильник, у меня он мощнее, - потребовал Евген.

– Не положено, - прикрыл кормушку вертухай. Хватит-де одного послабления режима.

Едва одутловатый попка-надзиратель отвалил, Змитер и Евген продолжили знакомиться накоротке, привыкать к внешности и к поведению друг друга. Пока вода закипит, чаек заварится и так далее.

– Давненько дядьку Алеся знаешь?

– Ну если по-русски тороватый обходится без глупой тары, а охломон не всегда хлам, то получается четыре года.

– А я с детства!
– гордо подтвердил самобытное старшинство Евген. Что Змитер отныне ничуть не подвергает сомнению во всех смыслах. И в камере, и вообще, там, на свободе.

Получается, они оба заразились литературной игрой в слова-ляпсусы от писателя Алеся Двинько. Бог знает когда дядька Алесь начал коллекционировать многоразличные примеры для своего секретного словаря расхожих несуразиц, бродячих писательских перлов, да журналистских глупостей, тупостей, редакторских недоразумений, недосмотра, лопоухости и дремучего невежества корректоров. От совковых дебильных опечаток до наших времен огульного пренебрежения орфографией и толковыми языковыми словарями данный лексикон составляется, пополняется.

О том же благорасположено, кабы подкидывали ему глупейшие образчики того, чем кормят, тяп-ляп, нынче читателей горе-грамотеи, Михалыч завсегда просит друзей и знакомых. Разумеется, из тех, кто умеет читать не только субтитры по телевизору. Причем раскрепощенно обладает своечастным независимым суждением о том, чего сегодня творится в стране и в мире.

– Будьте благонадежны!
– процитировал Евген очень двусмысленное писательское присловье Алексан Михалыча.
– Так расповедать, хлопче, какой по тебе информационный шум-гам, гомон на воле стоймя стоит? Прямо-таки поминки по Финнегану справляют, загибающемуся незаконно в страшенном узилище последнего диктатора в Европе.

– Валяй, коли не шуткуешь. Послушаем в откровении наши новинки, и специально, и спациально.

Змитер выразительно глянул на глубокий узкий оконный проем в наружном наморднике в толстых коричневых прутьях. Перевел взгляд на обитую железом серую дверь, Оглядел крашеные стены, высокий сероватый потолок, траченый сыростью.

Поднял глаза на зарешеченную электрическую лампу-грушу, горящую иногда днем, но всегда ночью.

Евген очень хорошо понимает Змитера. Прослушка в камере не исключается. Потому сразу черкнул для него в блокнотике, так скажем, маляву, предложил кое-чего перетереть завтра на прогулке. Притом сделать заяву завтрашнему начальнику суточной смены на два прогулочных часа до обеда.

Относительно свежих политических новостей о нем самом и прочем сопутствующем Змитеру с лихвой хватило для поднятия тонуса и бодрости духа. Он сделал стойку на руках, несколько раз отжался от шконки. Затем поблагодарил сокамерника за добрые вести. Похоже, он ничего подобного не ожидал. Скорее наоборот.

– До тебя со мной какой-то сраный стукачок сидел, - поведал он Евгению.
– Якобы белорус с Молдовы, повязали будто за незаконное пребывание и пересечение границы. Так он меня зоной запугивал, кот помойный. Говорил, восемь лет по моей статье, восемь лет мне на зоне светит в усиленном режиме. Ну я и понял тогда, на воле меня дуже не забывают. Тот недотыка что-то обо мне знает, но молчит, гадик мелкий.

Передачи, семейные, ни о чем, письма от родоков, правда, приходят. Однак свиданки с отцом не дают, тертый хрен им в сраку.

Адвоката ссучившегося я далеко-далеко послал, когда козлина проговорился, что его мой следак назначил. Оказалось, и батьку они обдурили, сучары.

– Думаю, с адвокатурой мы энто дело подправим, Змитер.

Тебя отсюда часто на допросы тягают?

– Да нет, Евген, только два разика водили в браслетах по соседству через двор. И то разговоры были ни о чем. Видать, гебешный следак время тянет или ждет, гадик, пока у меня тут крыша с концами поедет.

– Теперь, малец, навряд ли. Коли меня будешь слушаться.

– Буду, - не стал возражать Змитер тому, чью компетентность и подготовленность он безоговорочно признает. Раньше бы ему такого сокамерника! Было б куда как легче к этой тюряге приспособиться.

Но справиться у него не помешает:

– У тебя какая ходка, Евген Вадимыч?

– О том, о сем, завтра побазарим, хлопче. На свежем воздухе.

Кстати, почему газет у газетчика в камере не вижу?

– Интересно, как их здесь получают?

– Тебе что, ничего не объяснили?!!

Спросить тут в Американке всяко можно, Змитер ты наш Дымкин.

"В шерсть измельчала достопримечательная Американка. А ли малого здесь так прессуют ненавязчиво?"

Глава двенадцатая

Почтенный замок был построен

После тюремного отбоя в 22.00, когда на потолке включили чуточку более тусклую лампу, Змитер Дымкин кое-что понял, словом, ощутил. Оказывается, его новоявленный напарник незатейливо в вечернем разговоре словно снял с него гнетущую тяжесть, хотя бы тебе ложного, но уголовного обвинения. Заснул Змитер почему-то успокоенный за уготованное ему будущее.