Коненков
Шрифт:
12 декабря 1945 года Коненковы вышли на перрон Ярославского вокзала и попали в объятия друзей. Ровно двадцать два года назад — 12 декабря 1923 года друзья-москвичи провожали Коненкова и его молодую супругу в Ригу. Сколько воды утекло.
Шел снег. Вокруг были родные, добрые лица. Встречали Коненковых Кончаловские — всей семьей, Игорь Эммануилович Грабарь, Алексей Викторович Щусев, Иван Семенович Ефимов, Владимир Семенович Кеменов — председатель Всесоюзного общества культурных связей с заграницей, искусствовед Ксения Степановна Кравченко, друзья и помощники Сергея Тимофеевича Бедняков и Мотовилов. Объятия, поцелуя, добрые слова. Шутки. Смех. Родные русские лица. Среди
Скульптор поселился в гостинице «Москва», куда его и Маргариту Ивановну отвез прямо с вокзала новый друг — Сергей Орлов. Внесли чемоданы, кое-как расположились.
— Неужто дома?! — восхищенно спросил сам себя Коненков.
Коненкову шел семьдесят второй год. Возраст подведения итогов. Возраст почета. Возраст тихих, размеренных дел. Для многих, для большинства, но не для него.
Проснулся он до света. В утренней, глухой зимней тишине обошел Красную площадь. Она изменилась с тех пор. Перемещен от ГУМа к храму Василия Блаженного памятник Минину и Пожарскому. Не видно трамвайных путей. Булыжник заменен торжественной брусчаткой. У кремлевской стены — гранитный Мавзолей. Его возвели на том месте, где 7 ноября 1918 года проходило открытие мемориальной доски в честь героев Октябрьского штурма. Коненков издалека увидел верхнюю часть полузакрытой Мавзолеем мемориальной доски. И в памяти, будто в яви, встало то ноябрьское утро 1918 года. Он заспешил в гостиницу…
Через несколько часов в одной из комнат отведенных ему апартаментов была развернута мастерская. Чан с глиной. Скульптурные станки. В считанные дли Коненков вылепил в глине вдохновенную композицию «В. И. Ленин выступает на Красной площади в 1918 году». Глину надо переводить в гипс — появились форматоры. Ему тогда же захотелось вырубить в дерев «Говорящего Ленина» — появились инструменты для работы с деревом, был вызван Иван Иванович Бедняков. Принялись резать, рубить, клеить, шлифовать. Стук. Гром. Пыль до потолка. И все это в респектабельной гостинице.
Однако никто не смел делать замечаний оказавшемуся во власти вдохновения мастеру. В удобной, пригодной для всяческих работ нью-йоркской мастерской в последние годы царило затишье. Энергия копилась, аккумулировалась, в Москве произошло высвобождение этой энергии.
Для работы над образом вождя революции ему крайне необходима была маска В. И. Ленина. Ее в январе 1924 года с умершего вождя снимал Сергей Дмитриевич Меркуров. Коненковский ассистент, ученик, помощник в студии и Пресне Г. И. Мотовилов, сообщив это, ехать в Измайлово на поклон к знаменитому пе только скульптурными работами, но резким характером Меркурову наотрез отказался. Туда отправился с поручением Сергея Тимофеевича Костя Кузенин — родственник Коненкова по материнской линии, офицер-фронтовик. «Этого не прогонит», — усмехнулся про себя Коненков.
Сергей Дмитриевич встретил посланца Коненкова доброжелательно. Правда, с крайней степенью удивления. Как о чем-то маловероятном спросил:
— А что, он Ленина делает?
Тем и менее маску во временное пользование передал и просил сказать, что ждет Коненкова в гости.
Вернувшись в Москву, Коненков оказался в центре внимания. Его наперебой приглашают старые друзья-товарищи и новоявленные знакомые. Как же стосковался Коненков по людям, если изо дня в день весь этот год с середины дня до позднего вечера принимает гостей и сам ходит в гости! Первая половина дня неизменно принадлежит работе. Встает Сергей Тимофеевич рано. С двенадцати часов дня начинается прием гостей, ответные визиты. С кем встречались? Что в первую очередь хотели увидеть в послевоенной Москве Коненковы?
5 января. В 12 часов для отправились в гости по приглашению Веры Игнатьевны Мухиной. Коненкова поразил масштаб совершенного этой щедро одаренной, великолепно образованной, умной, волевой женщиной. Вспомнилось, как Голубкина, когда он зашел проститься накануне отъезда в Америку, с сожалением говорила ему: «Вот вы развернулись в искусстве в полную силу, а мне так и не пришлось». Мухина развернулась. Ревнивая зависть «царапнула коготком по сердцу.
— Как себя чувствуете в родной Москве? — радушно спрашивала обрадованная случаем принимать у себя Коненкова Вера Игнатьевна.
— Я счастлив. Не могу словами передать, как я счастлив. Хочу работать. Замыслов много, и силы еще есть.
— Конечно, счастье — это стремление к цели в творческом труде и кульминационная точка — момент достижения. Достигнув цели, человек привыкает к этому состоянию, притупляется его острота. Но вот опять человек видит перед собой великую цель, опять стремится вперед, борется, трудится с любовью и жаром. Способность стремиться, молодость духа, неослабевающее творческое состояние — в этом наша радость! Сергей Тимофеевич, я уверена: счастье никогда не покинет вас, — горячо говорила Вера Игнатьевна, а ему казалось, что его утешают, убаюкивают.
Когда в декабре 1923 года Коненков уезжал, Вера Игнатьевна сделала на грамоте-напутствии приписку от себя: «Привезите нам обратно Вашу широкую русскую душу, так ценимую всеми нами в Ваших работах». Мухина, которую он знал по сути как начинающего скульптора (незаконченный памятник Новикову, участие в конкурсах на памятники Карлу Марксу, Карлу Либкнехту, Парижской коммуне, В. М. Загорскому и Я. М. Свердлову), теперь была славой советского искусства, лидером в монументальной скульптуре. Имя ее обессмертила композиция «Рабочий и колхозница». Коненков встречался с Мухиной в горячие месяцы работы над скульптурным оформлением Первой сельскохозяйственной и кустарно-промышленной выставки. Она декорировала небольшой павильон «Известий». Коненков же оформлял величественными кариатидами вход в главное здание и вырубал огромного сказочного дракона, с которым сражаются рабочий, крестьянин и красноармеец. В ту пору о Мухиной говорили как о надежде молодой советской скульптуры. Коненков же был ведущим мастером.
Вера Игнатьевна держалась с достоинством. Очаровательная, почтительная по отношению к старшему товарищу, она возвращается мыслями к славному времени революции. В ее словах благодарность Коненкову, стоявшему у истоков:
— Работа по плану монументальной пропаганды была тем зерном, из которого проросла советская скульптура. В те дни перед искусством раскрылись невиданные перспективы, оно обогатилось новыми целями. Ведь задача, поставленная Лениным, была важна и необходима не только для народных масс, но и для нас, художников.
Коненков молча слушает Мухину. Никогда еще с такой остротой не испытывал он чувства досады за годы, проведенные вдали от Родины.
Коненков не поставил еще точку, он уверен, что осуществит свои монументальные замыслы, создаст скульптуру-символ: «Мухина говорит со мной о прошлом, словно не допускает мысли, что я способен наверстать упущенное. А разве мои семьдесят два, — с обидой рассуждает он про себя, — дают право на этот снисходительный разговор?»
— Реализуя ленинский план монументальной пропаганды, — продолжает Вера Игнатьевна, — мы учились масштабности и смелости мысли, учились творчеству в самом высоком смысле этого слова.