Конгрегация. Гексалогия

Попова Надежда Александровна

– Папе так не показалось, – заметил Курт. – Паника тогда случилась крупная.

– Забудь о Папе, – возразил Сфорца, и он удивленно вскинул брови, молча переспросив одним взглядом. – Папа – никто.

– Для нунция понтифика, знакомого с предметом, заявление в чем-то, in universum[827], логичное, однако уж чрезмерно категорическое.

– Бонифаций IX, – проговорил кардинал размеренно, тоном, каковым, бывало, перечислял знаковые имена на лекциях по истории Церкви, – в миру Пьетро Томачелли из Неаполя, на нынешний день тридцати семи лет от роду, образования никудышного и столь же маловпечатляющих умственных способностей, является правителем Рима и христианского мира лишь документально. Он не принимает никаких решений,

не контролирует никого и ничего, не имеет ни малейшего представления о том, как и за счет чего действует вся его государственно-церковная machina. Он располагает самыми общими соображениями относительно происходящего вокруг и никакими – относительно того, что ему полагается с происходящим делать. Вся фактическая власть на данный момент сосредоточена в руках человека, который даже не имеет кардинальского звания – некоего архидиакона в соборе святого Эустатия в Ватикане. С ним договариваются, когда хотят получить какие-либо преференции от понтифика, когда хотят купить серьезную должность в политически значимом регионе или войти в соглашение с Престолом. Единственное, что Папа делает без его участия, это направо и налево продает чины и звания, не имеющие прямого влияния на судьбу Рима in universum и Святого Престола singulatim[828]. Есть сведения, что пронзительную речь с обличениями и анафемой, направленную антипапе в Авиньон, сочинил вовсе не наместник Господа, что все более-менее существенные события и решения, осуществленные Папой, есть дело рук и ума также не папских. И для того, чтобы выправить кардинальский чин для Антонио, а тем паче – должность папского посланника, иметь дело пришлось именно с этим человеком. И объясняться, когда Император назначил по сути итальянского гражданина на управляющую должность, подчиненную германскому королю, также пришлось с ним, и объясняться тяжело и долго.

– Но объяснения, судя по тому, что в ойны и анафемы не разразились, его все же удовлетворили.

– Надеюсь, – с сомнением вздохнул кардинал. – Я приложил все усилия для того, чтобы свести подозрения к нулю и выставить произошедшее лишь тягой Джан Галеаццо к властвованию, а уж эта черта в нем новостью не является и сомнению не подлежит. Собственно, обвинить Императора в том, что он копает под Папу, нельзя: до сего дня он вел себя, как единственный вернейший союзник Престола в противостоянии с Авиньоном, едва ль не на каждом углу кричащий о верности и ни разу не давший повода в оной усомниться. Юридически же придраться не к чему: «германский король», как ни крути, все ж Император – обладатель титула «король римлян», а Италия все же часть Империи, и отсутствие в ней наместника скорее недосмотр, нежели обычное положение дел.

– Судя по вашему тону, – вымолвил Бруно хмуро, – у вас остались подозрения, что ваше истолкование этот правящий визирь все же не принял как правдивое.

– С ним говорил не я. Мой крестник не дурак, но все же мне удалось вести с ним дела так, чтобы он полагал нужные мне действия порождением собственных желаний. Поставленный Императором ландсфогт за тридевять земель от собственно Империи как таковой – нам это нужно было, как воздух, это семимильный шаг вперед, и желание Джан Галеаццо ухватить побольше власти пришлось как нельзя кстати. Дело повернулось так, что он же сам испрашивал у меня совета, каким образом вручить Императору взятку в размере ста тысяч флоринов, дабы получить эту должность.

– Eia. А Император получил хоть грош?

– В верном направлении мыслишь, Гессе, – одобрил Сфорца. – Стало быть, последний мозг еще не загубил на оперативной службе… Угадал. Передавать деньги нашему венценосцу я, разумеется, не стал; фактически я предложил Джанни заплатить мне, обещая все устроить. А деньги и нам самим пригодятся – у Конгрегации назревают немалые и крайне затратные планы на ближайшее будущее, о которых, если будешь хорошо себя вести, я расскажу

в свое время.

– Планы на сто тысяч?

– И их-то может недостать, – вздохнул Сфорца. – Однако отвлекаться не будем; как я тебе уже сказал – об этом позже, если все сложится должным образом. Сейчас о главном.

– Да, – многозначительно согласился Бруно. – О тайном начальстве над Папой. Что это за личность, если в его руках такая власть, и Папа так ему доверяет?

– Их семьи дружили домами еще с прошлого поколения, – пояснил кардинал. – И крепко дружили.

– Однако одного лишь тесного знакомства и удачного случая мало, чтобы вот так руководить половиной Европы. Откуда он такой взялся? Что он такое?

– Он – весьма одаренный человек, вот это можно утверждать с уверенностью. Он ровесник Папы, ему тридцать семь, и жизнь к этим годам он прожил весьма насыщенную. Его зовут Бальтазар Косса…

– Уф-ф, – проронил Курт тихо, зябко передернув плечами. – «Бальтазар»… На это имя у меня уже образовалась стойкая allergia.

– Не думаю, – возразил Висконти, – что советник Папы является одним из трех неуловимых организаторов малефицианского подполья в Империи.

– А это вне зависимости. Когда ты в последний раз встречал еврея по имени Иисус?.. Думаю, была б их воля – они и Навина бы переименовали принципа ради.

– Уверен, – усмехнулся Бруно, – что у многих обитателей Империи возникает подобный же неврастенический прострел в области сердца, когда они встречают кого-то с фамилией «Гессе».

– Если вы завершили excurs в глубины человеческой психики, – вмешался Сфорца, – то я бы желал продолжить. Но, если вам не интересно и не важно знать, от благорасположения кого в ближайшие годы будет зависеть будущая политика Конгрегации…

– А почему оное расположение имеет место сейчас? – не дослушав порицания, усомнился Курт. – Ваш коррумпированный визирь впрямь верит в то, что Император намерен ради Ватикана рвать задницу на мальтийский крест?

– Он верит в себя, – ответил за кардинала Висконти, и Сфорца, помедлив, кивнул:

– Сказано верно. Что же ответить тебе всерьез, Гессе, не знаю. Возможно (и даже, думаю, наверняка) он осознает, что Император по сути управляет немногим в государстве, что им руководит Конгрегация…

– … а Конгрегацией вы.

– Да. Как он – Папой и Ватиканом. Быть может, Косса не слишком активно вмешивается в германские дела, так как полагает, что я, как и он сам, всего лишь нашел себе хорошее хлебное место и, подобно ему, претворяю в жизнь свои тщеславные грезы о власти. Как уже говорилось, враждебности вот уже два поколения Императоров германский трон не проявляет, в прения с Римом не вступает, все папские повеления касаемо церковной жизни и материальных вопросов не оспариваются, и у него попросту нет причин видеть во мне (и, шире, в Конгрегации и Империи) врага. «Гибеллины», «гвельфы» – все это больше для подданных, сам же германский трон ведет себя вполне благожелательно. Возможно, упомянутые тобою перипетии человеческой психики также имеют на Коссу свое влияние: наши с ним истории жизни уж больно схожи, и он вполне может переносить на меня часть своих мыслей и побуждений.

– Доверенное лицо Папы – бывший разбойник?

– Напрасно усмехаешься, Хоффмайер, – серьезно отозвался кардинал. – И не столь уж это редкое явление, когда прямиком из кондотьеров прыгают в монахи.

– Итак, он бывший тать и грабитель.

– Пират, – поправил Сфорца. – И весьма удачливый. Успел пройтись по всему Средиземному морю, побывать и в Берберии[829], и в Европе – Италия, Франция, Испания. Ушел пиратствовать еще мальчишкой – и четырнадцати не было; потом был перерыв – пять лет учился на юриста, как говорят, по настоянию матери, ввязался в историю с любовницей высокопоставленного чинуши, напал на представителей власти, был арестован, бежал, снова пиратствовал… В определенных кругах о нем легенды ходили.