Константин Леонтьев
Шрифт:
Леонтьев считал, что со временем освободился от влияния науки в своих сочинениях. Но не думаю, что ему это на самом деле удалось: его будущая концепция исторического процесса дышала естественно-научным подходом, натурализмом, объединяя, сливая воедино историю отдельных народов, человечества с историей живого, природы, показывая и подчеркивая общую логику их развития. «Бесстрастие естественных наук» воздействовало на Леонтьева и в другом отношении: в то время он отошел от веры и склонялся к неясному деизму — «эстетическому и свободному», хотя этот период у него продолжался недолго — четыре-пять лет [140] .
139
Там же. С. 68–69.
140
См.: Александров А. А.Константин Николаевич Леонтьев // Русский вестник. 1892. № 4. С. 262.
От
141
Леонтьев К. Н. О Крымском полуострове // Леонтьев К. Н.Полное собрание сочинений и писем: В 12 т. Т. 7. Кн. 2. С. 275.
Дни Леонтьева были заполнены не только литературой, зоологией и прогулками. В 40 верстах от Тамака в имении Учкайя жила помещица Кушникова с дочерью Машей на выданье и маленьким больным сыном, у которых Константин часто бывал вместе с Шатиловым. Сам хозяин имения, Дмитрий Григорьевич Кушников, всегда был в отъезде — по делам ли службы, по собственной ли воле. Во время этих визитов Леонтьев сблизился с Машей Кушниковой, которой в ту пору было лет семнадцать. Невысокая брюнетка, не красавица, но обаятельная, стройная, прекрасно воспитанная, умная, она произвела на Леонтьева впечатление. Ее мать, как он вспоминал, тоже была еще удивительно свежа (ей было около тридцати пяти), красивее дочери, но Маша покорила его удивительным сочетанием сдержанности (идущей от аристократического воспитания) и скрытой страстности. Они почти одновременно прочли только что вышедшего тургеневского «Рудина», и Леонтьев был поражен глубоким пониманием тайных пружин романа, которое выказала совсем молоденькая девушка.
Маша чудесно играла на фортепьяно, читала Гёте и Шиллера в оригинале, любила Лермонтова, обладала легкой походкой и безупречным вкусом (спустя 30 лет Леонтьев еще помнил ее «кашемировое платье, клетчатое, малиновое и vert-pomme [142] и черный длинный бархатный cache-peigne» [143] ) — всего этого было достаточно, чтобы вскружить Леонтьеву голову. Видимо, и Маше молодой врач немного нравился, в противном случае вряд ли Леонтьев стал бы к ней свататься. Сватовство, состоявшееся весной 1857 года, закончилось неудачей. Маша была светской барышней, и Леонтьев в одолженном у Шатилова порыжевшем тулупчике не казался ей подходящим на роль избранника. Константин не слишком переживал из-за полученного отказа: этот роман был легким, придающим полноту жизни, не более того. Не будь у Маши 25 тысяч приданого и нескольких поместий, и Леонтьев, вероятно, не сделал бы ей предложения…
142
Цвета зеленого яблока (фр.).
143
Прическа из длинных волос (фр.).
О том, что влюбленность не была серьезной, свидетельствует то, что Леонтьев не забывал тогда и Лизы — время от времени он навещал ее в Феодосии. «В 70-ти верстах от Шатиловых на берегу бушующего моря, в тени огромных генуэзских башен, — вспоминал Леонтьев, — молодая, страстная, простодушная любовница, к которой несколько раз в зиму возил меня сам Шатилов, говоря: „allonsa Cythere“ или „Rienqu’un petitto ига Paphos“ [144] , и когда вдали на краю степи показывались в одном месте темно-синие высоты тех гор, за которыми жила моя безграмотная, наивная и пламенная наложница, — он декламировал: „C’est laque Roserespire… C’est le pays des amours… C’est le pays des amours…“» [145] [146]
144
Поедем на остров Цитеру; Небольшая поездка в Пафос (фр.).
145
Здесь благоухает Роза… Это страна любви… Это страна любви… (фр.).
146
Леонтьев К. Н.Моя литературная судьба // Леонтьев К. Н.Полное собрание сочинений и писем: В 12 т. Т. 6. Кн. 1. С. 120–121.
Летом 1857 года Леонтьев, так и не получивший еще бумаг об отставке, вернулся из отпуска в феодосийский госпиталь. А 10 августа 1857 года бумаги наконец-то пришли, и он был уволен с военной службы. Возвращаться в Москву он собрался только поздней осенью — причины задержки были всё те же: отсутствие денег и Лиза. Возвращение Леонтьев описывал так: «Другие доктора возвращались с войны, нажившись от воровства и экономии; — я возвращался зимою, без денег, без вещей, без шубы, без крестов и чинов» [147] .
147
Леонтьев К. Н.Моя литературная судьба // Леонтьев
В Россию он ехал на долгих —18 дней; от Крыма до Харькова — с обозом, груженным виноградом (так было дешевле). В Курске понял, что денег добраться до Москвы все-таки не хватит. Ему пришлось прибегнуть к помощи своего попутчика, и вторую половину дороги он ехал впроголодь, обедая с мужиками за 15 копеек на остановках, а про табак и вовсе пришлось забыть. Он сидел в скрипучем возу и читал вслух Беранже, томик которого захватил с собою в дорогу. «Так я ехал, — вспоминал Леонтьев, — бедствуя и наслаждаясь сознанием моих бедствий; ибо я был один из очень немногих,которые могли из Крыма уехать, не краснея перед открывшимся тогда либеральным и честнымдвижением умов; — и сверх того у меня осталась на руках одна бедная семья, которую я дал себе слово не оставлять и сдержал его» [148] . Под «бедной семьей» Леонтьев разумел семью Лизы, которую оставил в Крыму, — он собирался помогать ей деньгами из Москвы.
148
Там же.
В Москве Леонтьев взял извозчика, хотя в карманах не было ни копейки. За него заплатили родственники, когда он приехал в дом к Охотниковым. Здесь он и поселился, пытаясь выстроить свою дальнейшую жизнь и судьбу.
Глава 4
СЕЛЬСКАЯ ЖИЗНЬ
Чем больше развивается человек, тем больше он верит в прекрасное, тем меньше верит в полезное.
Москва встретила Леонтьева нерадостно. Он отчаянно нуждался, потому главным делом стали поиски места, чтобы обеспечить деньгами себя, постаревшую Феодосию Петровну, Лизу. К тому же московский воздух пробудил воспоминания о Зинаиде Кононовой. В одном из писем к матери Леонтьев не только мягко упрекал ее за то, что она помешала ему жениться на Зинаиде, но и признавался, что готов жениться на бывшей возлюбленной и спустя эти годы, если бы она оказалась вдруг вдовой… Зинаиды в Москве в то время не было, что помогло побороть искушение увидеть ее. А когда через несколько лет они встретились, Зинаида уже имела детей, привыкла к мужу и была вполне довольна своей жизнью. Говорить им было не о чем — они стали посторонними.
Подыскивая службу, Леонтьев обратился к профессору Иноземцеву. Тот бывшего студента прекрасно помнил, советовал ему остаться в Москве, обещал свою помощь. Но Леонтьеву очень хотелось получить место в деревне: как и герой его незаконченного романа «Булавинский завод», он мечтал покинуть суетливый город: «Так как я сам был тогда все в беспокойстве, в Sturm und Drang [149] , то все, что располагало к спокойствию, к здоровью, тишине и постоянству — мне нравилось. Деревня, одиночество, мирный брак или простая „гигиеническая“, невзыскательная любовница, должность сельского врача, молоко, осенняя тихая погода» [150] . Ему необходимы были спокойствие и время для литературы, раздумий, осмысления произошедшего с ним в Крыму. Кроме того, опять болела грудь, и сельский воздух помог бы поправить здоровье. Были и другие резоны для отказа от московской жизни: «Я хотел быть на лошади… Где в Москве лошадь? — Я хотел леса и зимою: — где он? Я хотел многого…» [151]
149
Буря и натиск (нем.).
150
Леонтьев К. Н.Моя литературная судьба // Леонтьев К. Н.Полное собрание сочинений и писем: В 12 т. Т. 6. Кн. 1. С. 50.
151
Леонтьев К. Н.Моя литературная судьба // Леонтьев К. Н.Полное собрание сочинений и писем: В 12 т. Т. 6. Кн. 1. С. 70.
К этому склоняли и эстетические соображения: в деревне он был бы окружен «народом», а кругом его общения стали бы богатые помещики (то есть «знать») — эти два полюса русской жизни вполне устраивали молодого человека. В Москве же он поневоле оказался бы посередине — среди небогатых и неживописных литераторов и профессоров, зарабатывающих себе на хлеб упорным трудом. Посередине Леонтьев никогда быть не хотел! Красивого и богатого Тургенева в Москве тогда не было, Фет («улан лихой, задумчивый и добрый») только собирался переехать в Москву после своей женитьбы, а остальные знакомые литераторы симпатии у него не вызывали: «Панаев и Некрасов оба были отвратительны и т. д. < Гончаров тоже epicier [152] , толстый и т. д. Толстых я не встречал, ни Льва, ни Алексея. — Майков очень жалок. — Жена его носит очки! И потому — я на всех почти ученых и литераторов смотрел, как на необходимое зло… и любил жить от них далеко…>» [153] . Не стоит осуждать Константина Николаевича за такие мысли: они возникали и у других, соприкоснувшихся с профессиональным «писательством». С. Н. Дурылин, ценитель искусства и философ, общавшийся не только со «средними» писателями, но и с выдающимися, замечал тем не менее: «Как мелочны и скучно мелочны „литераторы“! Конечно, литературный круг — это один из самых невыносимых, неблагородных и мелких, мелких…» [154]
152
Бакалейщик (фр).
153
Леонтьев К. Н.Моя литературная судьба // Леонтьев К. Н.Полное собрание сочинений и писем: В 12 т. Т. 6. Кн. 1. С. 71.
154
Дурылин С. Н.В своем углу. М.: Молодая гвардия, 2006. С. 300.