Константинополь Тихоокеанский
Шрифт:
По теперешнему плану, промышлявших в Белом море рыбаков следовало с семьями перекинуть первоначально до Владивостока. Половину оставить в Приморье, а прочих, через Великий океан в Константинополь-Тихоокеанский. Там уже и верфь первые шлюпки клепать начала, и даже сарай-мастерскую для обслуживания паровичка построили. Вкупе с большой кузницей, на восемь горнов, эта промплощадка служили предвестником промышленной революции в Русской Америке. Про революцию, понятное дело не говорил, заменил сие нехорошее слово прогрессом. Мало ли, народ здесь такой тяжёлый, как возьмут да и перетолкуют, словно глухие, которые, как известно — не услышат, так придумают.
Хватило же ума у хроноаборигенов песенку
Мляяяя! А я просто во Владивостоке увидел двух пойманных дальневосточных тигров и вспомнил как в моей реальности, в конце двадцатого века, мужики подвыпив выводили: «Ап, и тёща с женою присели!». Ну, поскольку пока сам был не женат и тёщи, соответственно тоже не было, не считать же за таковую мамашу двух кореяночек-близняшек, то сей куплет пропустил. Зато приказал лейб-фотографу Игорю Вьюнкову запечатлеть на фоне огромных зверей отважных тигроловов. И встал рядышком с охотниками, дабы была у них «карточка» с царским сыном. Чтоб детям показать могли, стать легендой рода. Давно заметил — такие фотографии с великим князем ценились где-то на уровне солдатского Георгия. Фотки вышли — на загляденье. Включили их в переселенческий альбом-агитку, да и забыли. А песня зажила отдельной жизнью, пошла в народ, даже пришлось по поводу рифмоплётства и конспирологических версий сочинения сего стиха отписываться и отцу и Бенкендорфу. Мол, всё нормально, не слушайте чушь и клевету, не поддался Константин якобинской заразе, а тигры всего лишь тигры, смотрите альбом с видами дальневосточных пейзажей. Там и птицы звери всякие разные, и горы Восточной Сибири, и окрестности Владивостока, и величавый Амур…
Купленный у прежних контрагентов Саттера за немалые деньги паровик неустанно работал на нужды лесопилки в Константинополе-Тихоокеанском, производя неизгладимое впечатление на солдат и матросов, ошарашено взиравших на свежие доски, выползающие из рамы. Постав пил так настроили, чтоб выходила доска-двухдюймовка, самая нужная в наших условиях. Климат позволял ставить сараи-времянки, а столбы, тщательно вкопанные, втрамбованные в здешнюю каменистую землю, связывались как раз «досочки-двухдюймовочки». Изводить калифорнийскую сосну я приказал умеренно, непременно высаживая взамен молоденькие деревца. Даже питомник повелел учредить, что сразу же повлекло сравнение с Петром Великим, садившим жёлуди, в чаянии того, что потомки через сотню лет те дубы на доски для кораблей распустят.
Но я то знал, что будущее, недалёкое, причём — за «плавающим железом», а питомник всё равно пригодится, мало ли.
В эти дни из Казани должен выйти первый отряд невероятно большого по численности «Особого дальневосточного обоза». Император внял моим просьбам и Николай Николаевич Муравьёв сразу же по приезде с лечения был назначен генерал-губернатором Восточной Сибири и проводил работу по отправке огромного обоза из более чем четырёх тысяч повозок на Амур и Владивосток. Благополучная доставка людей и грузов — экзамен для Муравьёва, коего я всемерно задабривал хвалебными письмами, авансом превознося до небес его управленческий гений. Наверное,
Мои давние приятели, коне заводчики, неплохо зарабатывая на железнодорожных подрядах, задёшево сдали «негожих» лошадок моим агентам, представителям старообрядческой общины, навострившим лыжи на Дальний Восток и далее в Калифорнию, получилось почти три тысячи коней, плюс брат и его разлюбезные москвичи тысячу лошадушек задарили на нужды окраин государства Российского. Грузили на телеги самое нужное для переселенцев — продукцию моего железоделательного заводика, который прибыли уже не приносил, работая в убыток, лишь бы отправить обоз максимально заполненный инструментами и немудрящей домашней утварью.
Ничего, на выплаты мастерам деньги есть, а с поставщиками разберусь, благо из Красноярска в Москву ушёл под охраной полной роты моего лейб-гвардии Финляндского полка «золотой караван». Финляндцы, ради такого случая откомандированные с брегов Невы до Енисея не подвели, — ценный груз был доставлен по назначению и цесаревич сейчас решал — какие платежи младшего брата погасить в первую очередь. В принципе, денег хватало, тем более Александру я отправил менее чем половину своих, регулярно пополняемых сибирскими приисками, «золотых капиталов», остальное верный Павел Артамонович Забелин готовит к перемещению во Владивосток с очередным батальоном финляндцев, спешащих к шефу полка в Русскую Америку.
И хотя приспособления для чеканки золотых монет и выплавки слитков неделю как доставили в форт Росс и «златых дел мастер» Кузьма Фёдорович специально приехал из Беловодья, дабы придать товарный вид трёмстам пятидесяти пудам самородков и золотого песка, я колебался.
Несмотря на заверения Кузьмы, мрачного фактурного бородача, двоюродного дяди есаула Кустова, что ни одна падаль не определит откуда золотишко, где намыто-добыто, — в Сибири или в Калифорнии, я трусил. Из-за спешки, из-за торопыжества всё могло пойти наперекосяк.
— Такое дело Кузьма Фёдорович, вдруг да ошибёмся, покажем знающим ювелирам или людям, в золотодобыче понимающим, что местное то золото, а никакое не сибирское. Представляешь, что тут начнётся? Многие тысячи, да что там тысячи — десятки тысяч народу к вам в Беловодье набегут с лопатами да ружьями. Это пострашнее армии Северо-Американских Соединённых Штатов будет. Жадность и глупость горы сворачивают. Боюсь я, честно тебе скажу, мастер. ДЕЛО загубить боюсь!
— Твоё высочество — Кузьма, отметившийся на каторге и жизнь проведший, как я понял, на приисках да тайных лесных заимках сибирских старообрядцев, был не особо искушён в этикете, но мне на то глубоко плевать, дело бы знал, — не сумлевайся, всё уладим как положено. Золото оно не бумажки печатать, тут проще куда как.
Опаньки, проговорился борода многогрешная! Всё-таки не врали журнальные статьи в веке двадцатом повествующие о бородачах-фальшивомонетчиках, штампующих в эти времена ассигнации, практически неотличимые от настоящих. Ладно, сделаю вид, что не заметил обмолвку внезапно густо покрасневшего золотых дел мастера, взялся за тигель, аккуратно постучал по нему небольшим молоточком. Кузьма в это время перевёл дух.
— Твоё высочество, разве мы без понятия. Ты к нам со всей душой и мы в ответ готовы горы своротить и окиян переплыть. Не бойсь — не поймёт ни одна душа откуда золотишко. Тутошним знатокам надо имать и сибирского песка изрядно для сравнения а такоже и беловодьевского золота. А где ж они возьмуть и то и другое? Не, Константин Николаич, не бойсь, не разгрызут загадку.