Константиновский равелин
Шрифт:
— Черт тебя дернул чихать! Секунда удовольствия — век гнить в земле!
— Нечаянно я...— оправдывался Демьянов, у которого зубы опять дробно выстукивали в нервной лихорадке.
— Ладно! Впредь путь осторожнее! — недовольно заметил Зимский, который уже начал жалеть, что уступил просьбам Демьянова и взял его с собой. — Будем продолжать! Времени осталось в обрез!
Это было ясно всем. И снова три матроса молча и сосредоточенно принялись за опасное дело, но теперь их движения стали гораздо быстрее. Ящик заметно опустошался. Минут через днадцать после вынужденного перерыва Демьянов запустил туда
— Последняя!
— Хай нм черт! — в тон ему отозвался Шамяка.
Теперь равелин со стороны суши был вновь огражден
от врага двойным рядом мин.
— Отбой! — облегченно вздохнул Алексей. — Ну, хлопцы, айда домой.
Как легко было теперь возвращаться! Не было больше сковывающего страха, не было неудобного ящика. Как ловки и уверенны стали движения! Пн малейшего шума ле производили теперь эти трое крадущихся в ночи людей! И когда перед ними выросли надежные стены равелина, Зимский крепко пожал помощникам руки и тихонько два раза свистнул. Это был условный сигнал. В ответ медленно, словно змеи, спустились с крыши три толстых троса.
Л над равелином все еше стояла густая, непроглядная ночь, затаенно дышали наблюдатели, и по-прежнему долетал со стороны Балаклавы глухой гул канонады. Еше не было видно каких-либо признаков рассвета, только огромный ковш Медведицы медленно переворачивался в небе, пока не уперся ручкой в горизонт. И там, где коснулась земли его звезда, смутно, еле различимо, начинала редеть, будто расползаясь, плотно сотканная ткань севастопольской ночи...
Рано утром, когда еше нс взошло солнце, посреди ра-велииовского двора похоронили майора Данько. Солдаты и матросы, хмурые, без головных уборов, смотрели, как вырастает на выщербленном булыжнике свежий холмик.
Когда была брошена последняя лопата земли, Евсеев сказал:
— В целях экономии салют произведем по врагу!
По шеренгам прошел одобрительный гул. Стоящий на левом фланге сгорбившийся и приунывший Шамяка с горечью сказал соседу:
Вот ты, скажи, пожалуйста! Сроду никого не жалел. Мать померла—схоронил без прнчнтаннев. А майора жалко! Даже слезой прошибло!
Сосед ничего нс ответил, только больше нахмурил нависшие брови, стараясь скрыть заплаканное лицо. И он, и Шамяка, и еше несколько человек из присутствующих здесь, в строю, начинали вместе с майором войну. И с тех пор, день за днем, вплоть до самой своей гибели, шел он честно и храбро, плечом к плечу со своими солдатами, делил с ними и трудности, и радости, и горести — все, что посылала его батальону тяжелая военная страда.
Но долго горевать было некогда. Разгорался день, и уже где-то надсадно выли моторы «юнкереов». Нужно было успеть подкрепиться, может быть, на целый день. Евсеев распустил строй, и люди поспешили в кубрик, где выдавалась порция продуктов на день. Однако здесь их ждало новое разочарование: после вчерашней бомбежки оказался заваленным последний склад продовольствия. С неимоверным трудом и риском для жизни Юрезан-ский, принявший на себя добровольно роль завхоза, спустился в оставшуюся от входа узкую щель и достал три мешка сухарей и две десятикилограммовыс банки елпвоч-
лого масла. Каждый смог получить толстый, твердости стали, ржаной сухарь, добротно смазанный начавшим
По и этот немудреный завтрак был вскоре прерван. Тишина рванулась, заметалась, накрытая тенью хищных • юикерсов». Около трех десятков моторов рвали в клочья лазурь севастопольского неба. В лучах еше низкого солнца выделялись, черные на белом, кресты на крыльях и фюзеляжах.
«Воздух!», «Воздух!», «Воздух!» — словно мячик, отскакивая от одного к другому, запрыгало резкое, предостерегающее слово.
Люди бросились к укрытиям, когда уже раздался нарастающий свист бомб. Только теперь все поняли, что вчерашний налет был просто жалкой репетицией по сравнению с тем, что делалось сегодня.
Самолеты пикировали по три сразу и одновременно сбрасывали несколько многокилограммовых бомб. Испуганно вздрагивала, корчилась, охала земля. Вековые стены содрогались, будто были сделаны из глины. Стон раненых и заваленных людей пропадал в реве разверзающего землю тола. Лопались барабанные перепонки, шла горлом кровь, давила взрывная волна, обжигало пламя близких разрывов, и люди припадали к полу, уткнувшись лицом в землю, ожившую, колеблющуюся, словно при гигантском землетрясении. Глухие удары пульса отбивали в головах длинные, осязаемые секунды.
Бомбежка застала Евсеева с Каллинчем на командном пункте, и теперь было уже поздно переходить вниз, так как для этого потребовалось бы выйти во двор. Командный пункт помешался в самом верхнем этаже, и их отделял от бушующего неба небольшой, в пол метра толщины, каменный потолок. Как и следовало ожидать, вся телефонная связь с постами была мгновенно перебита, и, что делалось в остальных частях равелина, ни Евсеев, ни Калинин не знали. Утешала только мысль, что при такой бомбежке немцы не смогут ни накопиться у стен, ни пойти в атаку. Да, очевидно, они и не собирались этого делать, полностью положившись па «работу» своей авиации. По их расчетам и по логике вещей, после этего огнедышащего шквала в равелине должна была прекратиться всякая жизнь.
Евсеев, приблизив губы к самому уху Калинина, что было мочи прокричал:
— Как только прекратится бомбежка, беги к Остро-глазову. Проверь, что там и как! Все же будем ждать новой атаки! Я пойду к Булаеву.
Калинич кивал, болезненно морщась при особенно близких разрывах. К нему вернулась старая, почти забытая болезнь — мигрень. Теперь каждый разрыв отдавался в голове острой, пронизывающей болью.
— Как думаешь, на сколько еще это? — прокричал он в ответ, указывая на потолок. Евсеев взглянул на часы — с момента падения первой бомбы прошло двадцать минут:
— Ничего! Скоро выдохнутся! Пробомбят ешс минут десять, не больше!
Калинич, соглашаясь, вновь кивнул. Ему даже показалось, что разрывы стали реже if не такие сильные, как раньше. Вновь стал слышен надсадный вой моторов, тонувший раньше в грохоте и гуле. Евсеев тоже уловил эту перемену:
— Приготовься! — указал он Калинину на дверь, сам готовый в любое мгновение выскочить во двор. Оба они напрягались, прислушиваясь к тому, что происходило снаружи. В какую-то секунду грохот прекратился.