Константиновский равелин

Шевченко Виталий Андреевич

— Есть! — коротко ответил лейтенант.

Слыша все это, Евсеев улыбался. Да, комиссар попался ему боевой, п оттого, что в такую трудную минуту рядом оказался смелый и надежный помощник, в груди Евсеева разлилась приятная теплота.

Калинин появился внезапно, весь перепачканный известняком. в фуражке, сбитой на затылок:

— Что у тебя, Евгений Михайлович?

Евсеев подозвал его жестом поближе, взглянул на дверь, сказал вполголоса:

– Радиостанция не работает. Мы больше не имеем связи со штабом!

Брови Калинина приподнялись от недоумения и досады. Псяеря связи на войне не сулит ничего хорошего. Комиссар

несколько секунд смотрел молча в глаза Ев-

сеева, словно изучая, как относится он к этому событию, но холодные зрачки командира были непроницаемы.

— Есть надежда исправить? — спросил после паузы Калинин.

Евсеев скептически усмехнулся:

— Аккумуляторы разбиты в щепки! Мы теперь предоставлены самим себе.

— Что будем делать? — вплотную придвинулся Калинин.

— Выполнять приказ, как выполняли его до сих пор! — Евсеев крепко положил руку на плечо Калинина.

— Да я не об этом! — смутился комиссар.—Это само собой ясно! Я хотел просто уточнить — будем ли пытаться восстановить связь?

— Послушай, Ваня! — мягко начал Евсеев. — Давай поговорим откровенно! Во мне, да, наверное, и в тебе, все время подсознательно жила надежда, что вот укрепятся наши на том берегу и отпадет надобность в равелине, и отзовут нас отсюда для другого приказа, пусть неимоверно тяжелого, но не для такого безысходного, какой лег сейчас на наши плечи! Короче говоря, жила надежда на жизнь! Но, как мне кажется, теперь другого приказа не будет! А раз так, надо свои мысли и чувства, как и мысли и чувства всех, направить сейчас на то, как подороже продать свою жизнь в этих камнях!

— 1То ведь приказ можно передать и другим путем... Ну, скажем, посыльным или сбросить с самолета... — высказал предположение Калинин.

— Нет, — с сомнением покачал головой Евсеев, -там сейчас не до нас! По радио еще могли бы... Одним словом, вникни в душу каждого! Нс должно остаться ни одного человека, который думал бы иначе, чем мы с тобой!

— Есть! — одобрительно согласился Калинин, и в тот же миг у стен равелина грохнул снаряд. Оба бросились к амбразуре: совсем недалеко стояли, лоснясь на солнце металлом пушек, танки и били прямой наводкой по равелину. Как им удалось подойти без шума, ни Евсеев, ни Калинин не могли пока понять. За первым снарядом рванул второй, затем — третий, четвертый, и вот уже грал металла забарабанил в стены. Евсеев с Калиннчем отпрянули от амбразуры, стали, распластавшись, у стены.

— I ly, началось! — невесело усмехнулся Калннич, машинально смотря на часы.

— Правильно! — оживился Евсеев. — Заметь время. Они пунктуальны, вероятно, будут начинать и кончать всегда в один и тот же срок, а нам это пригодится — будем знать в дальнейшем, как лучше действовать.

II то, что Евсеев сказал «в дальнейшем», заставило Калинина посмотреть на него с восхищением. Да, Евсеев действительно не собирался ни уходить, ни сдавать равелин. а это было главным. Главным потому, что если о сердце у командира жила твердая воля, она нс могла не передаться н бойцам. А бойцы уже привыкли к ежесекундному грохоту, к стонам, к гибели — мозг больше не воспринимал впечатлений. Ничто теперь не могло оторвать их от этих камней. Ничто, кроме смерти. Да и сама смерть приобретала какой-то другой, необъяснимый смысл. Ее просто не замечали. Некогда н незачем было горевать над убитыми. Каждый стрелял, пока мог видеть, чувствовать, ощущать, и до того, что будет через секунду,

никому не стало дела. Это н значило «стоять насмерть», стоять, отрешившись от всех других человеческих желаний, не оглядываясь назад...

В секторе лейтенанта Остроглазова, как и в других секторах, артобстрел пережидали лежа на полу. По-прежнему вязли снаряды в толстенных стенах, по все чаше удавалось им проникнуть сквозь амбразуры внутрь, да и сами амбразуры крошились по краям, становились все шире, открывали изорванные куски сверкающего южного неба.

Бойцы лежали молча, только Шамякя нс выдержал и злобно проговорил:

— И скажи ты, какая стерва этот Гитлер! Ведь сколько людской кровушки попил, мяса человеческого поел! Ну. добраться бы до него! — скрипнул он в гневе

зубами.

— Кстати. Гитлер — вегетарианец)—с сарказмом отозвался Остроглазое.

— Во-во! И вегетаранец, и вообще последняя тварь!— горячо подхватил Шамяка.

— А вы знаете, что такое вегетарианец?—с сомнением спросил Остроглазое.

— А что, товарищ лейтенант? Я так думаю, что это — самая что ни на есть распоследняя гадина!

— Вегетарианец— это человек, который не ест

мяса! —* заранее предвкушая эффект, ответил Остроглазой.

— Да иу-у-у? — искрение изумился Шамяка, и лицо его вытянулось в недоверии. Остальные, не менее изумленные, чем Шамяка, с остервенением загомонили:

— Рисовыми котлетками питается, сволочь!

— Манной кашкой!

— Дать бы ему по соплям, чтобы собственной крови попробовал.

— Погоди! Придет время — еще накормим!

Очередной снаряд, проникнув внутрь, гулко ахнул,

осыпая осколками и пылью. Все притихли, вновь припали к полу. У многих губы были в песке и земле. Гусев, переусердствовав, выплевывал грязную слюну.

Артобстрел еще не кончился, а в небе вновь заревели моторы. Наблюдатели доложили, что около десятка «юн-керсов» идет к равелину. Остроглазой сорвал трубку, торопливо прокричал:

— Товарищ капитан третьего ранга! Самолеты! Как быть?

— Вниз! Все вниз! Быстрее! — уже передавал по секторам Евсеев.

Нужно было торопиться: слишком много жертв принес утренний налет, а ведь тогда люди были внизу, в подвалах.

— Вниз! Вниз! — разносилась в каждый уголок команда, и бойцы не заставляли себя ждать — шариками скатывались по выщербленным каменным лестницам в пахнущие сыростью и плесенью подвалы.

Вскоре все сбились внизу. Ежились, смотря на потолок. — ожидание первых разрывов всегда неприятно действует на нервы. Но самолеты почему-то не бомбили. Ныли в самом зените моторы, вибрировал воздух, но ни одна бомба еще не упала на землю. Так прошло несколько минут. Самолеты продолжали кружить над равелином, нервируя людей, вызывая недоумение. И вдруг — резкий звенящий крик, оттуда, снаружи, страшнее, чем разрыв бомбы:

— Немцы у ворот!

Какую-то долю секунды длилось смятение, и затем, не ожидая команды, все хлынули наверх. Бежали, скользя на сырых ступенях, карабкаясь на четвереньках, отстегивая на ходу гранаты, и, выскочив во двор, сразу же улав-

ливалн сухой быстрый треск немецких автоматов. Пули градом стучали в ворота, и те, которым удавалось пробить железный лист, певуче, на излете, прорезали двор равелина. А над всем этим продолжали кружить пикировщики, терзай слух воем.

Евсеев с пистолетом в руке, красный, озлобленный, энергично жестикулируя, кричал, перекрывая грохот боя: