Константиновский равелин

Шевченко Виталий Андреевич

Тоненькая струйка песчинок стала неслышно перетекать из одного сосуда в другой. Все еще не думая ни с чем, он с интересом следил, как росла, на глазах распухала коническая горка песку. Л когда из верхнего сосуда упала последняя песчинка, забывшийся Евсеев, вдруг встрепенувшись, понял, что бомбы больше не рвутся. Он все еще прислушивался к тому, что было там. за стенами, когда здесь, в комнате, Лариса внятно сказала:

— Пятнадцать минут!

— Что? — машинально спросил Евсеев.

— Пятнадцатиминутные часы, — показала Лариса на колбочки.— Пятнадцать минут прошло!

I !о он уже не слушал. Быстро, почти бегом, выскочил в коридор, сбежал но ступеням во двор,

мгновенно стал шарить глазами по крыше. Там. на выщербленной взрывами поверхности не было ни живых, ни мертвых. Значит, Остроглазов вовремя успел убрать из-под бомбежки людей! Словно камень упал с груди Евсеева. На душе стало легко и спокойно, будто он вдруг забыл про все тс испытания, которые еще поджидали его впереди. Быстрым, упругим шагом направился он на командный пункт, и почти тотчас же загрохотали разрывы снарядов. Снова начинался артиллерийский обстрел.

Теперь уже в равелине не знали передышки. Бомбежки, артобстрелы, атаки за атакой и снова бомбежки - -все следовало сплошной волной, друг за другом, и некогда было уходить в подвалы. Ни на секунду не прекращался

грохот, не оседала взметенная взрывами пыль, нс успевал рассеиваться черный дым разрывов — равелин потонул в грохоте и мраке.

Все труднее становилось управлять боем с командного пункта, н каждый командир сектора получил от Евсеева приказ самостоятельно отстаивать свой участок обороны.

Уже несколько суток продолжался немецкий штурм севастопольских позиции. С рассветом стаи самолетов сыпали тысячи бомб на наш передний край, превращая окопы в земляную кашу. Не переставая ревели осатаневшие глотки немецких орудий, тяжелые осадные мортиры били двухметровыми снарядами по башенной броне береговых батарей. Это было превосходство, небывалое в истории воин превосходство на земле и в воздухе. Смелость человека уже ничего не могла сделать — его просто уничтожали, неслаюшегося, гневного, не сделавшего ни шагу к отступлению, уничтожали лавиной металла и огня.

Движение по дорогам к фронту почти прекратилось. Дороги были все в буграх и ямах.

Оставшиеся без подвоза орудия расстреляли последние снаряды и теперь сиротливо молчали, продолжая смотреть обгоревшими стволами в сторону врага. Артиллеристы лежали тут же, приняв смерть лишь после того, как из последней обоймы был выстрелен последний патрон. Дивизии были обескровлены, люди истощены. Обнаглевшие немецкие летчики гонялись за каждым пешеходом, летая на малой высоте. Судьба севастопольцев была предрешена. С каждым часом приближался фронт со стороны Балаклавы, армия врага на Северной стороне вот-вот была готоза начать переправу. Но уже вторые сутки эти самые победоносные солдаты безрезультатно топтались у стен Константиновского равелина. Горстка бойцов, вооруженная лишь автоматами да гранатами, заставила безнадежно уткнуться, словно в тупик, всю совершенную и многочисленную технику врага. И немецкое командование приняло решение... Несколько тяжелых орудий, уже установленных на понтоны, медленно пятясь, сползли вновь на землю Северной стороны и, плавно покачивая длинными стволами, пошли в сторону равелина. Три минометные роты, подогнанные начальственным окриком, спешно бросились занимать удобные для обстрела позиции. На помощь им подошло до десятка танков; была оттянута нолевая артиллерия; около нолсотни «юиксрсов»

срочно пополняли бомбовый запас,— все застыло в грозном молчании, готовое по первому сигналу изрыгнуть тонны металла и смерч огня.

Наблюдатели доложили Евсееву о всех этих приготовлениях. Пользуясь минутой затишья, капитан 3 ранга срочно вызвал к себе па КП командиров секторов.

Первым,

как и в прошлый раз, пришел Булаев. Во всей его огромной фигуре чувствовалась усталость перенапряжения, только глаза ио-прежнему горели злой и несгибаемой решимостью, отчего казались еще выразительней. Он осторожно поставил в угол автомат, кажущийся игрушкой в его руках, и застыл, ожидая приказаний.

Евсеев удовлетворенно кивнул головой — «обожди». Почти тотчас же явились Остроглазое с Юрезанскнм. Грязные, закопченные, они казались только что вытащенными из завала, только поражали острые, не пропадающие складки на брюках главстаршины.

Евсеев пригласил всех жестом поближе, давая понять, что будет неофициальный, товарищеский разговор. И командиры секторов, чувствуя это, прижавшись плечами вплотную друг к другу, склонились над небольшим столом. Только Калинин сидел чуть в стороне, жадно и быстро докуривая ингарку. Евсеев посмотрел еше раз в бойницу, помрачнев, сказал:

— У них уже все готово! Сейчас — восемнадцать часов. До темноты осталось минимум три часа. Если мы продержимся... После всего, чго мы здесь перенесли, надо продержаться! Возможно, им удастся ворваться во двор, но и тогда будем защищать каждый сектор отдельно. Я порю в наших людей. Они доказали, что судьба Родины им дороже всего!

Калинин встал и тоже подошел к столу. Все четверо подняли на него глаза, и комиссар почувствовал, что ждут его слов. Но что он мог сказать этим людям, которые давно уже поставили себя над смертью? Не было в человеческом лексиконе таких слов, которые добавили бы что-либо к тому, что уже было п их сердцах! Да и нужны ли в такую минуту слова вообще? А вот свое мнение он скажет! Мнение равного между равными. Оно, конечно, интересует здесь всех. Последний раз глубоко затянувшись, комиссар потушил папиросу:

— Там все готово, чтобы нас уничтожить! — Калинин кивнул за стену. — Но мы должны во что бы то ни стало

держаться и удержаться! Приложите все свои знания, умение, сноровку, но сохраните себя и людей! А то ведь и так нас маловато осталось. Как, товарищи командиры?

— У меня — двадцать человек! — доложил Остроглазое.

— 13 северном секторе — двадцать пять!

— В восточном — пятнадцать!

— Итого — шестьдесят! — незаметно вздохнул Евсеев. — Не густо! Особенно если посмотреть за стены. Ну что ж, — он встал, и сразу встали остальные, — я вас пригласил, чтобы подтвердить, что все остается по-прежнему. Нам нельзя отсюда уходить. Сейчас на нас навалилась огромная сила (я имею в виду технику). Вместо переправы она топчется под этими стенами (Евсеев с силой стукнул кулаком по камням), и наши, на том берегу, успеют хорошо укрепиться! Когда вернетесь, напомните обо всем этом своим бойцам.

Где-то слабо щелкнула ракетница. Евсеев выглянул в амбразуру: желтый комочек, на секунду застыв в вершине траектории, плавно покатился вниз.

— Начинается! По местам! — слишком громко для комнаты скомандовал Евсеев, и все поняли, что командир взволнован больше обычного. — Я буду у Остроглазоза. Ты, Иван Петрович, пойдешь к Булаеву. Все!

Уже когда последний человек покинул КП. грохнул страшный, ошеломляющий залп. И полевая артиллерия, и тяжелые пушки били с расстояния в несколько десятков метров прямой наводкой, и там, куда попадали снаряды, взлетали каскадом каменные брызги, словно снаряды падали в воду. В то же время «юнкерсы», образовав над равелином трехъярусную карусель, сыпали без передышки бомбы. И в это черное месиво «равелина уже не было видно из-за дыма, гари и пыли) методично, по заранее установленным прицелам, посылали мину за миной минометные роты.