Константиновский равелин
Шрифт:
— Сюда, говоришь? Ну, добро! Тьфу, черт! Посвети, здесь темно! Видал, куда ваш отшельник забрался!
В дверях показался высокий, черный от загара капитан-лейтенант, с незажженной самокруткой в зубах:
— Здравия желаю! — широко шагнул он навстречу стоявшему Евсееву. — Огонька не найдется?
И вдруг застыл с широко раскрытыми глазами, изумленно проговорив:
— Позвольте! Так это — вы?!
Теперь Евсеев узнал его. Это с ним встретился он тогда, на Графской, в день прорыва немцев. Евсеев встретил его, как старого знакомого, усадил на стул, высек огонь и только после этого спросил слегка сдавленным голосом:
—
Капитан-лейтенант пахнул дымом, кивнул на Юрезан-
ского, сказал:
— Если бы не он, отправили бы меня ваши молодцы на тот свет! Две очереди по моей шлюпке дали! Спасибо, старшина вмешался!
— Вы уж извините их — время серьезное! — полушутя сказал Евсеев, и оба рассмеялись. — Я слышал, вы за ранеными?
— Да. Таков приказ! — подтвердил капитан-лейтенант.—Мы подошли на шлюпке с западной стороны почти незаметно. Думаю, оттуда их и следует переправлять!
— Мы уже так делали, — согласился Евсеев. — Велика ли у вас шлюпка?
— Да надувная! — презрительно скривился капитан-лейтенант.— По четыре человека на рейс. Лодка стоит недалеко. Часа за два управимся!
— Очень хорошо! — удовлетворенно произнес Евсеев и хлопнул Юреза некого по плечу.—Давай мигом к Ланской! Пусть готовит к эвакуации раненых!
— Есть! — сорвался с места Юрезаискин, всем нутром чувствуя, какой камень свалился с плеч командира.
— Прыткий старшина! —усмехнулся ему вслед капитан-лейтенант. — А мы только что с Кавказа. Там — тишь да гладь! Персиками на улицах торгуют!
— Да, у нас тут немного пошумнее! — сыроннзировал
Евсеев к тотчас же добавил, чтобы гость пе подумал, что он жалуется: — Но ничего! Держимся!
— Вот черт! Люблю героев! — экспансивно взорвался капитан-лейтенант. — О нем уже повсюду говорят, а он этак скромно —«держимся». Да знаете вы, как назвали там. на Большой земле, ваш гарнизон?
— Нет... Откуда же мне... — искренне пожалел Евсеев.
— Маленький Севастополь! Вот как! — капитан-лейтенант стукнул кулаком по столу. — Вот вам и «держимся». Это не вы держитесь, а немцев держите, три кола нм в рот и один в мягкое место!
— Маленький Севастополь! — гордо повторил Евсеев, готовый расцеловать энергичного капитан-лейтенанта. — Нет, вы понимаете, это здорово сказано!
— Еще бы! — хмыкнул капитан-лейтенант. — Я вам завидую до ушей! Но ничего не поделаешь — моя участь погибнуть под водой!
— Вот что! — вдруг заспешил Евсеев. — Вы посидите несколько минут, я сейчас вернусь.
— К раненым? — поинтересовался капитан-лейтенант.
— 11ет, — возразил Евсеев. — К тем, кто еще на ногах. кто еще будет стоять насмерть в этих стенах. Пусть узнают немедленно обо всем, что вы сказали. С этим именем легче и умереть! — 11 уже повернувшись в дверях, он произнес еще раз, торжественно и значительно:— Маленький Севастополь!
5. ПОДЛОЕ СЕРДЦЕ
С ранеными управились за полтора часа. Люди,
— А вы когда отсюда пойдете?
— Неужто так здесь и останетесь?
— Поди, тоскливо нас провожать?
11а все это давался один и тот же короткий, рожденный двумя противоречивыми чувствами—сознанием долга п жаждой жизни — ответ:
— Нам еше рано!
Это было правдой, и спрашивающие сочувственно качали головами.
Перед последним рейсом помощник командира лодки зашел в евсеевский кабинет. Капитан 3 ранга свернул по цигарке. Минут пять посидели. Капитан-лейтенант сказал:
— Ну, надо идти!
— Спасибо! — протянул руку Евсеев. — От себя и от всех!
Капитан-лейтенант схватил протянутую руку, долго жал ее, молча смотря Евсееву в глаза, затем сказал убежденно:
— Мы еше встретимся. Там. на Большой земле!
— Может быть! — не возражал Евсеев. — Во всяком случае, я бы этого хотел!
ID1
После ухода последней шлюпки в равелине воцарилась тишина. Измученные дневными боями бонны лежали теперь, блаженно растянувшись на грудах битого известняка, посматривая в непроглядный мрак на стороне врага. Оттуда доносился стук молотков, подвывание пил и еще какой-то строительный грохот - - немцы готовились к переправе на ту сторону бухты. Только что принесли вечернюю норму пайка, и бойцы, изредка останавливаясь и прислушиваясь, грызли неизменный, смазанный маслом кусок сухаря. По это были уже остатки — перед выдачей Юрезаискнн доложил Евсееву, что сухарей хватит еше только на раз. Воды же больше не было ни глотка.
Пристроившись у края большой бреши, вложив между камнями автомат, жевал свои сухарь и Гусев. Взгляд его, направленный в одну точку, был полон безразличия ко всему окружающему. В последнее время им овладела глубокая апатия, пришедшая на смену постоянному страху за свою жизнь. Уверовав наконец в то. что живым отсюда ему не уйти, он вдруг стал безразличен к опасности, словно весь этот воющий, огнедышащий, разящий металл был нс больше, чем пустой фейерверк. И сейчас он не думал ни о чем и даже сухарь грыз больше по инерции, не чувствуя ни запаха, ни вкуса. Через три часа ему нужно было заступать часовым у ворот (уже вторую ночь ставились такие часовые на случай, если немцы попытаются каким-либо образом их открыть), и он имел празо сейчас отдыхать. Однако сон не шел в перегруженную дневными впечатлениями голову.
Но больше всего угнетало его в этот час чувство одиночества. Да, он остался совершенно один со своими мыслями, чувствами, страхом и со своей совестью. Демьянова с тон ночи, когда он ушел с Зимским ставить мины, словно подменили! Он теперь так же бесстрашно высовывает башку из-за камней, как и те прописные герои! А что толку? Стоило только немцам заметить их жалкие фигурки в ночной степи, как от них не осталось бы и мокрого места!
Демьянов бахвалится: «Я теперь человеком стал!
Словно заново родился!» Дураком был, дураком и остался! Стал человеком, чтобы стать падалью! В лучшем случае бросят в яму рядом с Данько и Усоеым и «Вечная слава героям, павшим в борьбе за свободу н незавпен-