Контактер
Шрифт:
Около года они ездили вдвоем, удрав от Чая, его опасной опеки. Поначалу Мирка не протестовала, что он не дает ей развернуться в полную силу.
– Есть на что прожить день, и хорошо, - говорил он, умеряй ее воровской азарт.
Новизна открывшегося мира захватывала, увлекала. Он водил Мирку по музеям, театрам, выставкам, и красота человеческих творений незаметно входила в его сердце, вызывая диссонанс в мироощущении и раздумьях о собственной жизни. К тому же ухитрялся не расставаться с книгами. Обычно не нагружался ими, а, прочитав очередную, с грустью оставлял
Музеи, книги, театры постоянно напоминали об иной, более достойной его роли в этом мире, которую он никак не мог нащупать.
Иногда Мирка взрывалась возмущением:
– Боишься замараться?
А однажды страшно сказала:
– Считаешь себя благородненьким? Да ты в сто раз хуже меня! Питаешься чужими душами.
Выходило, что он своего рода Мефистофель. Пробовал оправдаться:
– Это милосердие - забирать чужую боль, страдания, усталость.
– Но ведь ты чаще крадешь радость, восторг, спокойствие.
– Может, со временем нацелюсь на иное.
Бывали дни, когда приходило омерзение к самому себе. Ощущал себя клопом, насосавшимся человеческой крови. Под ругань Мирки устало заваливался в купе какого-нибудь поезда дальнего следования и два-три дня лежал пластом на полке, переваривая коктейль человеческих эмоций. Лица жертв фотографиями отпечатывались в мозгу, и он распутывал, кому из них принадлежит то или иное чувство... Разглядывая каждое лицо, начинал сожалеть, что невозможно вернуть по почте украденное эмоциональное состояние. Но порой казалось, будто в его силах распорядиться этим состоянием так, что человек, у которого оно взято, остался бы не внакладе, а наоборот, в выигрыше.
Мирка не расставалась с обшарпанной гитарой, сидела напротив и, если в купе никого не было, пощипывала струны. Под эту тихую музыку он, как скупец, в полузабытье перебирал свое эфемерное богатство, не уставая удивляться его многообразию. Далеко не все оттенки чувств можно было выразить в словах, и, когда Мирка слишком уж приставала с просьбой рассказать, отчего на губах его блуждает улыбка или же они горько кривятся, он долго подыскивал слова, отражающие хотя бы приблизительно гамму состояний, переполнявших его.
– Представь себе темный лес с сырыми стволами сосен, елей, дубов. Под ногами пружинит слой полусгнившей хвои и листьев. Ты ожидаешь, что через километр-два створки леса распахнутся, и выйдешь на усеянную цветами поляну. И что же? Вместо этого стволы все гуще и плотнее смыкаются перед тобой, пока не натыкаешься на высокий, чуть ли не под облака, угрюмый частокол. Примерно так можно определить самочувствие женщины, с которой я сегодня контактировал. Поскольку сегодня у меня голова трезвая, я попробовал освободить эту женщину от тяжкого состояния, а она решила, что я ее обокрал, - пришлось спешно уматывать.
– И зачем тебе все это?
– недоумевала Мирка.
Если бы он знал!
– Ау? Где вы?
– выдернула его из прошлого Стеклова.
Он вздрогнул.
– Простите, - крепко потер ладонями виски.
– Значит, говорите, из
– А вы давно оттуда?
– Три года не был.
– И где же путешествовали?
– Не в загранплаваний и даже не с дипломатической визой. Зато исколесил всю страну.
– А я никак до Ленинграда не доберусь.
– Еще успеете. Я вот иногда думаю: куда бегу? еду? лечу? Зачем? Что впереди? Нет цели, нет и счастья. Разве что напитаешься чужим, вот какое-то время вроде бы и счастлив.
– Как вы сказали - напитаешься?..
Он смешался.
– То есть я хотел сказать, что лишь у чужого счастья и греешься. А между тем, есть люди...
– Он смолк. Взгляд его застыл где-то вне комнаты, и Стеклова в ожидании подалась вперед.
– Ну-ну, какие люди?
– подтолкнула в нетерпении.
– Есть люди твердых убеждений и ясной цели. Я бы не сказал, что их много. Большинство живет как бы по инерции, подталкиваемые чужими волями, желаниями, идеями. Но есть люди, сами вырабатывающие эти идеи, четко понимающие, для чего они посланы в этот мир. Единственная порода людей, которой я завидую.
– Что у тебя тут?
– с порога набросилась на нее Березова.
– Странно ты по телефону разговаривала.
– Вошла в комнату и удивилась: - У тебя гость? Извини. Надо было предупредить.
– Бросила в кресло сумку, сама плюхнулась в него.
Крупная, ширококостная, Березова в последние годы совсем утратила молодую грацию, перестала следить за собой, из-за чего у нее не раз случались ссоры со Стекловой. "Когда-то полдня тратила на то, чтобы "лицо сделать", платье подобрать".
– "Ну и что? Какой толк?
– говорила в таких случаях Березова, обиженно поджимая тонкие губы.
– Нетушки, теперь я лучше лишнюю книжку прочту, чем такой ерундой заниматься". И все это как бы в отместку мужчинам за то, что не замечают ее существования. Стеклова часто находила в ней чуткого, внимательного исповедника, всегда готового облегчить чужую душу. Вероятно, решила, что этот парень - ее поклонник.
– Знакомься, - сказала она и представила Коляна: - Мой странный знакомый.
– Странный?
– Березова метнула в нее вопросительный взгляд.
Он встал, протянул руку:
– Колян.
– То есть Николай?
Упрямо повторил:
– Колян.
– Что ж, если вам нравится...
– Березова пожала плечами.
– А вы что, секретарем у Тани?
Стеклова знала, что подруга, хотя и сочувствует ей, поклонников ее не терпит, потому и приняла вызывающе задиристый вид.
– Ну, мать, это же находка - иметь такого мужика, - сказала Надежда без стеснения.
Стеклова усмехнулась - знала бы она, что это за мужик...
– А полы мыть умеете?
– Я все умею. Вы-то чем занимаетесь?
– Как? Вам до сих пор не доложили?
– Березова была явно разочарована. Обычно Стеклова рассказывала о ней своим ухажерам, и ей это нравилось.
– Мы с Татьяной Васильевной познакомились всего два часа назад, выручил Стеклову Колян, - поэтому еще не успели поговорить о вас.