Континент Евразия

Савицкий Петр Николаевич

IV

В каких же реальных формах может произойти тот "переворот… в психологии" и будет протекать та "борьба… без каких бы то ни было компромиссов", которая должна освободить неромано-германские народы "от наваждения романо-германской идеологии"? Чтобы такая борьба могла осуществиться, из-под действия "переворота… в психологии" должны быть обязательно изъяты, как мы стремились показать в предыдущем, романо-германские техника и наука. В противном случае романо-германские пушки весьма скоро и радикально возвратят самоутвердившийся народ под "ненавистное иго". Иными словами, "переворот… в психологии" может касаться именно и только "идеологии"… Кн. Трубецкой говорит об "эгоцентризме, проникающем собою всю культуру романо-германцев" и "заставляющем видеть во всех элементах этой культуры нечто абсолютно высшее и совершенное". В эгоцентризме кн. Трубецкой усматривает "роковой недостаток" романо-германской культуры. Его программа "борьбы… без каких бы то ни было компромиссов" сводится именно к тому, что "европеизированные неромано-германские народы при воспринимании европейской культуры вполне могут очищать ее от эгоцентризма". Согласно сказанному выше, такая "чистка" может относиться только к идеологии. И поэтому, если ставить вопрос о реальном осуществлении "программы" кн. Н. С. Трубецкого, то следует задаться вопросом: возможно ли освободить от эгоцентризма национальную идеологию того или иного народа? Вспомним, что идеология, так же как и всякая иная "культурная ценность", существует,

поскольку она принята для удовлетворения определенного рода потребностей "всеми или частью представителей данного народа". Мыслимо ли, чтобы тот народ или та часть его, которая утверждает своим признанием самое бытие данной идеологии, отказалась бы от "эгоцентризма" в оценке последней? Не представляется ли совершенно очевидным, что люди именно потому и приемлют ту или иную идеологию для удовлетворения своих духовных потребностей, что видят в ней "нечто… высшее и совершенное"? И признать чужую идеологию более высокой и совершенной, чем своя собственная, или хотя бы столь же высокой и совершенной, как последняя, — не значит ли это отказаться от своей идеологии и тем самым устранить ее существование?.. Нам кажется, что в самом понятии "идеология" заложен признак "эгоцентризма". И поскольку кн. Трубецкой чаемое им свержение "тяжелого гнета" романо-германской культуры желает произвести путем очищения культур от "эгоцентризма", идеи его являются столь же нереальными и отчужденными от эмпирической действительности, как и его мысль о возможности культурной эмансипации всего "человечества". Не служит ли лучшим доказательством правильности такого признания отношение самого кн. Трубецкого к проповедуемой им идеологии борьбы "с кошмаром… всеобщей европеизации"? В той области, которой касаются его построения, он считает, что все "противопоставления", вскрытые до него, "не дают истинного решения проблемы и что истинное противопоставление есть только одно" — конечно, то, которое усматривает кн. Н. С. Трубецкой: "романо-германцы и все другие народы мира, Европа и Человечество". Не показывает ли это, что и сам автор разбираемой брошюры признает созданную им идеологию "выше и совершеннее" всякой иной, касающейся тех же вопросов? Интересно, как докажет он возможность, чтобы не только отдельные индивиды, но и целые народы отказались от "эгоцентризма", когда он сам в своей идеологии находится всецело во власти этого "рокового недостатка"?.. Нужно признать категорически, что реалистическая и эмпирическая постановка проблемы эмансипации от "неизбежности всеобщей европеизации" отнюдь не связана с отказом от "эгоцентризма" со стороны тех народов, которые идут к подобной эмансипации. Не конец, но начало "европеизации" связано с таким отказом. Именно тогда, когда народ начинает "стремиться искоренить свою туземную культуру в угоду европейской", когда его интеллигенция начинает "смотреть на самих себя, как на отсталых, остановившихся в своем развитии представителей человеческого рода" и оценивать "свой народ и культуру… с точки зрения романо-германца", — именно тогда народ всецело отрекается от эгоцентризма и поистине перестает думать, что его собственная, "туземная" культура есть нечто "абсолютно высшее и совершенное". В такой момент число самоутвержденных национальных идеологий миpa уменьшается на одну. Романо-германская идеология устраняет самобытную идеологию данного народа и заменяет ее собой. Такое явление произошло в отношении России при Петре Великом и позднее, когда в идеологическом смысле Россия распласталась на брюхе перед "Европой"… При культурной "эмансипации" народа должно происходить обратное. Народ возвращается к сознанию, что не какая-либо чужая, привнесенная со стороны идеология, но его собственная является "высшей и совершенной". Он проникается "эгоцентризмом" он превозносит свою идеологию и ее превосходство готов действенно отстаивать перед лицом чужестранцев. Число самоутвержденных национальных идеологий мира увеличивается на одну…

Сказанное относится всецело к мыслимой культурной эмансипации России-Евразии. Эмансипация эта может быть обретена отнюдь не на путях противоположения "Европы и Человечества", которое существует только в мистических чаяниях, и не путем очищения неромано-германских культур от элементов "эгоцентризма", но в совершенно реальном противопоставлении эгоцентризму европейскому эгоцентризма евразийского. Залог осуществления подобной эмансипации именно в созидании, сознательном и бессознательном, действенного и творческого "эгоцентризма" Евразии, который сплотил бы силы и подвинул их на жертвенный подвиг…

В БОРЬБЕ ЗА ЕВРАЗИЙСТВО

Полемика вокруг евразийства в 1920-х годах

1920-е годы кончились. Тридцатые годы ставят перед евразийством новые и настоятельные задачи. Обращаясь к их разрешению, полезно не забывать и прошлого. Настоящий очерк анализирует это прошлое с одной из его сторон. Во все минувшие годы евразийцы воздерживались от полемики. Этого правила они придерживаются и ныне. Все последующее написано отнюдь не для полемики. Но для того, чтобы на фоне прошлого и на основе его вывести уроки на будущее. К тому же в настоящее время в идеологической области ясно многое такое, что было менее ясно в прошлые годы.

Библиографическая сторона этого очерка ни в одном из отделов не претендует на исчерпывающий характер. В частности, оставлены в стороне (за несколькими исключениями) отклики на евразийство, появившиеся в Советской России.

Первый евразийский сборник вышел в свет в начале августа 1921 г. Первые статьи о евразийстве были напечатаны в начале сентября того же года. Авторы статей не во всем соглашались с евразийцами. И все-таки, их рецензии имели скорее характер приветствий, чем критики. И. Н. писал в софийском издании "Зарницы" [11] : "Общий дух сборника, подкупающее воодушевление авторов, объединившая их идея — безусловно симпатичны…книга расшевеливает читателя… и предостерегает общественную мысль, склонную не столько ориентироваться на новых, сколько окапываться на старых позициях, от явно угрожающего ей окаменения и измельчания". В том же духе высказывался В. Татаринов в рецензии, помещенной в берлинской газете "Руль" [12] : "Во всей книге чувствуется биение живой, пробуждающейся национальной мысли, которая теперь загорается повсюду — и в придавленной, рабской России, и в чуждой, холодной Европе… Что касается до общего значения идей и лозунгов, проповедуемых "евразийцами", то оно, конечно, несомненно и велико" [13] .

11

№ 21.4 сентября 1921 г.

12

"Руль". № 243,4 сентября 1921 г.

13

Такого же характера рецензию В. Т. поместил в № 166 берлинской газеты "Время" от 5 сентября 1921 г. К этому же циклу относится рецензия В. Воути в гельсингфорской газете "Новая Русская Жизнь" от 9 октября 1921 г. и т. д.

Еще более показательна статья И. Гессена "Знамения", появившаяся на несколько дней позже в той же газете [14] . В ней автор рассматривает вышедшую в свет незадолго перед тем "Переписку из двух углов" В. Иванова и М. Гершензона: "Я предвижу, что отмеченная выше исключительность условий, в которых приведенные проникновенные строки написаны, может послужить доводом в пользу того, что такое настроение случайно, не показательно. Не стоит об этом спорить, потому что предо мною другое доказательство, не только решающее, но волнующее до глубины души… Я имею в виду отмеченный уже в "Руле" сборник "евразийцев" "Исход к Востоку". Беззаветно верящие в Россию, проникнутые религиозным пафосом, эти выразители молодой русской мысли не только высказывают те же взгляды, но — что действительно до загадочности поразительно — говорят одними и теми же словами… Ни большевистский режим, с одной стороны, ни бездомное скитание на чужбине — с другой, не помешали разъединенным представителям русской интеллигенции слиться мыслью и словом в одном устремлении… дух русской интеллигенции остался свободным, не порабощенным страшным гнетом, разрушившим так много культурных ценностей".

14

"Руль". № 255,18 сентября 1921 г.

В истории евразийства "идиллия" продолжалась недолго.

Лавры первого, выступившего в печати хулителя евразийства принадлежат Петру Рыссу. Впрочем, хула его была голословна. В статье о "Смене вех", говоря о событиях нашего времени, он обронил следующую фразу: "Быть может, потому, что мы живем в этих событиях, что мы участвуем в них, нет оснований надеяться, что в этой сумятице может родиться новое "слово". И потому так печально-претенциозна тоненькая книжка "евразийцев" ("Исход к Востоку"), кокетничающих обломками идей 40-х годов" [15] .

15

Статья "Без вех", "Последние Новости", № 439, 21 сентября 1921 г.

С конца сентября 1921 г. стал складываться антиевразийский фронт в эмигрантской печати. Далеко не все статьи, относящиеся к этому циклу, отвергали евразийство начисто. Наоборот, многие из них подчеркивали согласие с евразийцами в тех или иных пунктах. Но центр тяжести лежал в критике.

К. Мочульский, в противоположность евразийцам, не верил в творческие силы русского народа. Он говорил следующее: "Вместо горького питья правды — снова "вкусный лимонад" беспочвенных самообольщении. Мы знаем, чего не хотел, чего не принимал, чего не усваивал народ — все "не" и ничего положительного. Мы знаем его ненависть к формам жизни (все равно к государственным, общественным, культурным), к укладу, к "организации", ко всякому становлению. Мы знаем глухое недовольство (страшное "безмолвие") народа и открытый мятеж. Мы знаем, что в никаком земном творчестве народ не участвовал, никакой воли, кроме воли к небытию, не проявлял. Какое же право имеем мы предписывать ему какую-то новую культуру и гадать об экономическом положении будущей России, в связи с мировым рынком?” [16]

16

Статья под заглавием "Будущая культура России" в газете "Общее Дело" (Париж), № 436, 26 сентября 1921 г.

Вот нигилизм — более полный и более существенный, чем нигилизм коммунистический! И это печаталось в "Общем Деле" В. Бурцева. И с таким мировоззрением надеялись одолеть коммунизм. И полагали, что подобные воззрения могут подвинуть на действие кого бы то ни было, кроме отъявленных и безнадежных слуг ненависти и мести.

К. Мочульскому остались, видимо, чужды сокровища русского фольклора, созданные под непосредственным влиянием народного коллектива (см. хотя бы печатаемую евразийцами статью И. Савельева "Своеобычное в русской фольклористике"). Для него невнятны те полные глубокого смысла "формы жизни", о которых рассказывает русская этнография. Ему не было известно беспримерное во всемирной истории колонизационное дело русского народа, народное стихийное дело — выражение непреодолимой воли к бытию. А в экономической области — даже то, что было сделано русским народом (и другими народами Евразии) в 1920-х годах — разве это не оправдывает полностью евразийских "гаданий" 1921 г. об "экономическом положении" России?

На истории русского нигилизма, одним из проявлений которого являлось выступление К. Мочульского, нужно учиться трезвому и творческому оптимизму.

Ряд авторов отнесся в особенности критически к религиозно-богословскому устою евразийства. Марк Слоним свою статью заканчивал следующими словами: "Особые пути культурного и исторического развития России пройдут не там, где их предчувствовали религиозные идеалисты и славянофильские эпигоны" [17] . Б. Шлецер заявлял: "….когда утверждают, как факт, "расцвет богословской мысли", когда говорят, что "православное богословие… накопило в своем существе неоценимые дары мудрости и откровения…", тогда мы вправе требовать от автора, чтобы от общего он перешел к конкретному, чтобы указал он нам на частные, отдельные примеры, на события и реальные явления" [18] . Таких указаний в евразийском сборнике Б. Шлецер не находил. Б. Мирский (г. Миркин-Гецевич; не смешивать с Д. П. Святополк-Мирским, в иностранной печати подписывающимся: Д. С. Мирский) в статье "Смиренные скифы" с явным неодобрением говорил о евразийцах: "Они зовут не к политическому совершенству, не к заветам современной демократии, а к вере, вещают о грядущей "эпохе веры" [19] .

17

Газета "Воля России" (Прага), № 318, 29 сентября 1921 г.

18

Статья "Евразийцы", "Последние Новости", № 474, 1 ноября 1921 г.

19

Газета "Голос России" (Берлин), № 796, 23 октября 1921 г.

Свои критические опыты Б. Мирский продолжил на страницах "Еврейской Трибуны" (Париж). Здесь он приходил к заключению, что "путь обязательный, единственный и для русского еврейства — не Евразия, а Европа… мне приходилось несколько раз намечать некую обобщенную еврейско-демократическую точку зрения в проблеме русского национального сознания; мне приходилось указывать, что в силу целого ряда причин еврейство русское всегда пойдет с Западом, и в общерусской жизни творческое западничество еврейства должно сыграть немаловажную роль" [20] . К настоящему времени (1931 г.) еврейство дождалось опровержения этих положений. Только что приведенному тезису (быть может, и не зная его) противопоставил прямо обратную программу единоплеменник Б. Мирского, обладающий не меньшим, чем он, публицистическим темпераментом, Я. А. Бромберг: "Восточному еврейству пришла пора отказаться от роли равнодушного зрителя по отношению к ходу и исходу великого противоборства восточных и западных начал… И жертвы (имеются в виду события 1917–1921 гг. на Украине, в Бессарабии и Галиции. П. Н. С.) и зрелище бесславного угасания западного еврейства в мертвой трясине уравнительно-демократической пошлости должны побудить нас произвести твердый и недвусмысленный выбор, должны обратить наши взоры опять к вечно немеркнущему свету с Востока, ныне воссиявшему с костра самозаклания России… В данном конкретном случае можно уповать, что в евразийской концепции впервые получит органическое осмысление роковое, исполненное мистической и онтологической значительности сплетение судеб народа, пронесшего через века живое ощущение мессианского избранничества, с великой страной, в наши дни возложившей на себя, перед лицом духовно скудеющего и погибающего человечества, тяжкое бремя вселенского призвания, в основных своих устремлениях выходящего за пределы чисто мирских планов и перспектив в область иного, чаемого царства" [21] .

20

Статья "Европа и Евразия", "Еврейская Трибуна", № 98, 10 ноября 1921 г.

21

Евразийский Сборник, кн. VI, 1929 стр. 46.