Континент Евразия
Шрифт:
Нам представляется, что А. М. Мелких потому сближает хозяйнодержавие с коммунизмом, что сам он, А. М. Мелких, недостаточно явственно ощущает реальность зла в хозяйственно-экономическом мире. Но ощущать реальность хозяйственно-экономического зла еще не значит впадать в коммунизм. Грандиозное изображение и обличение хозяйственно-экономического зла мы находим в творениях отцов Церкви первых веков нашей эры. Даваемые ими изображения и обличения, вместе с теми чертами добра, с которыми св. отцы ходят в хозяйственной области, будучи сопоставлены воедино, составляют обширную систему учения о хозяйстве, наиболее обширную из всех, которые нам известны, за исключением романо-германской доктрины последних веков. Св. отцы многосторонне продумали хозяйственно-экономические проблемы, многое увидели и многое определили. Но учение их проникнуто, конечно, иным духом, не тем, которым проникнута романо-германская доктрина в ее целом… "Понимай также относительно богатых и стяжателей: они… разбойники, караулящие при дорогах, грабящие добро путников;
Для св. отцов главным основанием к сохранению личной собственности являлось то соображение, что утверждение добра в хозяйственно-экономическом мире должно быть результатом личного нравственного подвига, а не внешнего принуждения. Мы, современные, в пользу введения собственности можем выдвинуть аргумент целесообразности. Личная собственность целесообразна, ибо она означает лучшее хозяйствование, каковым является хозяйствование за свой счет, в отличие от хозяйствования за чужой счет и за счет казенный, которые господствуют там, где нет личной собственности. Но нужно с полной силой подчеркнуть, что бывают случаи в существуют отрасли, где путем затраты энергий соответствующей величины также и хозяйствование "за казенный счет" можно сделать годным хозяйствованием. Положительное значение государственной (или "национальной") собственности повышается тем качеством "хозяина-общества" (становящегося на место "хозяина-личности"), которое не упомянул А. М. Мелких, воспроизводя характеристику "хозяина-общества", данную в "Хозяине и хозяйстве": "Хозяин-общество поддается тому, чтобы хозяйское ценение было ему формально "задано"; можно сказать даже, что в некоторых случаях хозяин-общество и возникает именно для того, чтобы быть носителем хозяйского ценения…"
Нужно не только фактически принять, но также идеологически утвердить государственное вмешательство и контроль в договоре о найме, государственную собственность на землю и предприятия; но при таком учреждении учесть и то, что было бы нелепо весь диапазон правовых форм свести к одной государственной собственности. В отношении земельного строя и строя промышленного, существующего в советской России, евразийцы, исходя из существующего, являются сторонниками расширения подбора применяемых правовых форм. Необходимо, чтобы наряду с государственной существовала также личная собственность на землю и предприятия…
Можно сказать, пожалуй, что излагаемая концепция знаменует собой исхождение из того хозяйственно-экономического строя, который создался в России при коммунистической власти; но это не есть "такая уступка коммунизму, которая граничит с его признанием". Наоборот, это замысел преодоления коммунизма при сохранении из существующего того, что правильно и необходимо, или, вернее, того, что может стать правильным и необходимым, если его поставить в иной, внекоммунистический контакт. В частности же, концепция хозяйнодержавия многосторонне и по существу утверждает лично-хозяйственный принцип, который в коммунистической теории не признается вовсе, а на деле допускается коммунистами в порядке вынужденной и крайней уступки.
"ЕЩЕ О НАЦИОНАЛ-БОЛЬШЕВИЗМЕ"
(Письмо П. Струве)
Милостивый государь, Петр Бернгардович!
В Ваших "Историко-политических заметках о современности" Вы посвятили несколько страниц разбору воззрений национал-большевизма. Принадлежа к числу немногих в среде русской эмиграции единомышленников Н. В. Устрялова, я позволю себе изложить некоторые соображения, которые, может быть, помогут выяснить, из каких корней выросла эта идеология.
Прежде всего следует с полной силой подчеркнуть, что такими корнями не являются принципиальный коммунизм или интернационализм.
Интернационалист и коммунист по убеждениям был бы не национал-большевиком, а просто большевиком. Относительно себя лично я хочу отметить, что я всегда отвергал и отвергаю начисто и ныне не только коммунизм, но и всякий социализм, под каким видом и в каких бы оттенках он ни выступал. И все-таки я склонен связывать будущее России с будущим Советской власти, именующей себя властью коммунистической. И это не потому, что я признаю принципиально неправильными Ваши суждения, обличающие ненациональность и вредоносность для страны коммунистической власти. Скажу прямо, если бы предстояло выбирать между двумя формами власти, из которых обе обладали бы равною способностью администрирования и равною политическою силою, во из которых одна называлась бы коммунистической, а другая — нет, — для всякого национально мыслящего русского не было бы ни минуты сомнения: предпочтительна власть не-коммунистическая. И такой выбор, казалось, существовал, пока режим адмирала Колчака и генерала Деникина не выявили своего бессилия. И я уверен, что, покуда это бессилие не выяснилось, большинство тех, кто мыслит ныне национал-большевистски, не было на стороне большевиков.
Но, увы, в настоящий момент такой выбор невозможен. И нужно, выступая против большевиков, отдавать себе отчет в последующем.
Представим, что большевиков можно свалить. Кто же их заменит? Вот тут-то и выступает, дополнительная к сформулированным Вами, посылка национал-большевизма, сводящаяся к существенно низкой оценке политической годности всех без исключения партий и групп, которые в качестве соперников большевикам выступают ныне претендентами на власть. Я не стану распространяться о монархическом движении. Напомню только, что последняя эпоха существования Императорской России, которая была эпохою, хотя и частичного, разложения Русской Исторической Власти, сделала монархическое движение в большинстве случаев принадлежностью столь недоброкачественных элементов русского общества, что, даже при наступившем возрождении и очищении этого движения, потребуется немало времени, чтобы поставить монархическую реставрацию на очередь дня.
Из остальных групп наиболее значительны эсеры и кадеты. Те и другие, в разной степени и в разные моменты, были влиятельны в период Временного Правительства. Кроме того, кадеты имели голос при Деникине. Мне кажется, нельзя найти достаточно ярких слов для того, чтобы охарактеризовать степень бессилия и неспособности к действию, которую, в общем и целом, проявили во время своего "величия" и те, и другие. Я отнюдь не хочу отрицать, что и среди кадетов, и среди эсеров есть честные люди, которые, в известных обстоятельствах, могут быть полезны. Но ни в них, ни в других, в каждых по-своему и по особым причинам, нет того напряжения властвующей воли, того потенциального дерзания, которое необходимо, чтобы управиться с Россией. Дело здесь не только и даже главным образом не столько в ошибках прошлого, но в некоторой органической неспособности понять природу власти, которая постигается интуитивно и доказуется эмпирически на уроках прошлого.
В отношении к подразделению социалистов на большевиков и небольшевиков можно утверждать даже, что подразделение это определяется не столько различием убеждений, сколько разницей темпераментов: темперамента властвования, с одной стороны, темперамента оппозиции и бунта, равно безответственных, — с другой.
Политическая годность большевиков резко контрастирует с неспособностью их соперников. И эта политическая годность, что бы ни говорили противники большевиков, сказывается на политическом положении страны. Неоднократно упоминаемая в Вашей аргументации неудача большевиков в борьбе с Польшей является не более чем отдельным эпизодом, который, во-первых, может смениться эпизодами совершенно другого характера, а во-вторых, и это главное, не устраняет того факта, что большевики к настоящему моменту, к середине 1921 года, действительно "собрали" Россию. "Невоссоединенными" остались не более 1/10 территории и 1/5 населения бывшей Империи. Говорить в этих обстоятельствах о "расчленении" России является прямым недоразумением. Если бы нынешнее положение оказалось устойчивым, подлежали бы устранению только немногие детали (вроде существования "прибалтийских пуговиц"). Но в том-то и дело, что в перспективе свержения большевиков существование Единой России отнюдь не представляется обеспеченным. Если признать правильным вышеуказанную посылку о политической негодности претендентов, оспаривающих у большевиков власть, то нужно предвидеть, что вслед за падением большевиков волна народной анархии захлестнет Россию. В обстановке этой анархии выползут, как гады, самостийники — грузинские и кубанские, украинские, белорусские, азербайджанские. Создастся обстановка для интервенции, и чужеземцы, по своему произволу, определят форму этой интервенции. Россия падет и распадется не так, как "пала" и "распалась" к нынешнему моменту (т. е. фиктивно), но по-настоящему. И может же существовать такой вариант патриотического чувства, согласно которому подобная цена является слишком дорогою даже тогда, когда ею покупается уничтожение коммунистической власти!
Те, кто желают падения большевиков во что бы то ни стало, могут, конечно, надеяться и верить, что кто-то придет, кто-то все устроит. Но такая вера не является обязательной для всякого национально мыслящего. Она станет таковою, если этот "кто-то" придет, но не раньше.
Если бы на горизонте русской действительности появилась новая и действенная сила, концепция наша пала бы сама собою. Но поскольку этого нет, поскольку перед нами все та же давно знакомая обстановка, постольку чувство, которое Вы именуете "патриотической страстью", — именно оно и ничто другое — приводит к национал-большевизму.