Конторщица
Шрифт:
Значит, приходил лично Иван Аркадьевич, был расстроен, искал меня. Интересно, будет на работу возвращать или как? Ясно, что будет. Так, и что выходит? Большой начальник приходит домой к маленькой конторщице Лиде. Ее нет дома. Он расстроен. Просил позвонить. Ладно. Так, завтра у нас еще выходной, звонить не вежливо даже расстроенным начальникам в галстуках, послезавтра тоже звонить не буду. Просто потому, чтобы он понял, что для меня работать конкретно в депо "Монорельс" — не принципиально: страна большая, возможностей много. Даже с испорченной трудовой книжкой работу на просторах необъятной родины найти вполне смогу. Интересно, есть ли в Кисловодске,
С этими мыслями, пока вода греется, решила распаковать рюкзак (меня так напрягло общение с "родственниками", что как приехала, так бросила его и не могу себя заставить даже подойти к нему, но рюкзак Вадику отдавать надо, скоро десять часов).
Открыв клапан рюкзака, удивленно выдохнула: лидочкина мать напихала туда кучу всего — две тщательно переложенные молодой крапивой куриные тушки, несколько крепко просоленных и завернутых в чистую тряпочку шмата сала, золотистую грудку сбитого домашнего масла, завернутого слоями сперва в марлю, а затем в бумагу, творог в кульке, лук, морковка. Отдельно шла укутанная, словно египетская мумия, бутылка молока. А я-то думаю — ну что за вес такой тяжелый. Спросонья и не поняла, тем более, что до остановки лидочкина мать тащила всё сама.
Мда…
От неожиданности я просидела несколько минут, тупо пялясь в стенку: это ж надо, эта женщина, лидочкина мать, на дочку сильно обижена, ворчит, ругает ее, демонстративно про гипс даже не спросила, про жизнь дочери не поинтересовалась, зато встала ночью, зарубила две курицы, ощипала их, обсмалила, и дочери гостинцы в рюкзак сложила, пока я спала, и затащила сама на остановку, чтобы непутевая дочь не увидела и не вернула обратно.
Просто нет слов…
Вот как так-то?!!!
Из стресса меня вывел звонок в дверь, я подкралась на цыпочках и посмотрела в глазок: это пришел Вадик. Блин, совсем зашугали меня "родственнички" из деревни, уже боюсь нормально к двери подойти. Нужно с этом что-то решать. С этой здравой мыслью я распахнула дверь.
— Привет, труженикам полей! — Вадик лучился, как новогодняя ёлка. — Гипс снимаем или как?
— Заходи, привет, привет и так далее, о великий докторишка Вадик! — хмуро поклонилась на манер индийского йогина я и посторонилась, впуская.
— Чегой неоптимистичная такая? — сосед прямиком отправился на кухню, где на полу немаленькой такой горкой находились продукты из деревни. — Кипяток нужен. Ого, да у тебя здесь урожай вкусностей прямо. Молочком не угостишь соседа?
— Легко, — ответила я. — Могу даже кофе сварить. Творог, кстати, будешь?
— Нееет, — замотал головой Вадик, — молочка домашнего попью, гипс сниму и бежать надо. Ну и как, помог тебе гипс от огорода отфилонить?
— А то! — заважничала я и Вадик заржал.
— А твоей Ленке мыло понравилось? — поддержала разговор я.
— Ага, — закивал Вадик, доставая инструменты, — а Ритка так вообще такой визг-писк устроила, что хоть из дому убегай. Я ей, кстати, не сказал, откуда мыло, а то подружкам нахвастается — задолбят тебя потом. Цени!
Так мы болтали, пока Вадик возился с гипсом, как в дверь опять позвонили. Пришлось идти открывать. За дверью оказался Роберт, журналист (прямо нашествие ко мне, нельзя даже на сутки
Роберт удивленно уставился на мою недоосвобожденную от гипса руку, больше похожую на алебастровый букет из трех то ли гвоздик, то ли сосисок, в гипсовой обертке:
— Привет, что это с тобой случилось?
— Привет. Да не обращай внимания, — отмахнулась я, хихикнув, — это сосед — художник, скульптуру из меня мастерит…
— Я все слышу, — деланно возмутился Вадик, когда мы с Робертом вошли на кухню.
— Да шучу-шучу, — сразу же покорно исправилась я, — студент мединститута он, будущее светило науки, к зачету тренируется… так что если надо что отрезать — это к нему…
— Ага, — добавил Вадик, грозно взглянув на нас с Робертом, — я такой! Сперва руку ломаю, потом обратно пришиваю. Обращайтесь.
— Не хочу мешать, — смутился Роберт, — нам бы как-то поговорить, ты знаешь, о чем… точнее о ком… Давай, я тогда, может, попозже зайду?
— Вадик — свой человек, почти как доктор Айболит, — я пододвинула табуретку для Роберта, — садись, давай. Молоко будешь? Деревенское. Могу кофе сварить. Еще есть творог. Тоже деревенский. Курицу не предлагаю — она сырая. Больше ничего нету — только из села вернулась.
— Молоко тогда давай, — со вздохом согласился Роберт, — кофе ты как одной рукой варить будешь?
Мы принялись обсуждать, как забрать Римму Марковну, когда Владик вмешался:
— Да не вопрос старуху забрать, — сообщил он, стаскивая раскуроченную гипсовую ерундовину с моей руки. — Пишешь заявление, что будешь ее сама дома досматривать, и все. Если она не буйная или не заразная — то тебе ее легко отдадут, государству и так мест для других не хватает.
— Но они же ее туда впихнули как-то, — покачала головой я, доливая молоко в чашку Роберта. — Вряд ли отдадут ее просто так. Да и не родственники мы. Да и пенсия ее в этот… Да и вообще… и вообще…
Вадик бросил остатки гипса в мусорное ведро и пододвинул свою чашку ко мне. Я долила ему молока и уставилась на Роберта.
— Да как они проверят? — удивился Роберт, отпивая молоко. — Скажешь, троюродная внучатая племянница.
— Ну, хочешь, давай я тоже с тобой поеду, — добавил Вадик, тщательно моя руки под краном, — при мне они диагноз подделывать не будут.
— Да ты же студент, — не согласилась я, — они тебя даже слушать не станут.
— Не скажи, — надулся Вадик, поискал на кухне полотенце и начал вытирать руки, — я, между прочим, почти три года в ночную на скорой отработал, у меня есть запись в трудовой. Если начнут упираться — позвоним главному.
В общем, вместе хором они меня убедили. И мы решили завтра ехать втроем забирать Римму Марковну.
Когда гости разошлись, я, освобожденная от гипса, вымытая до скрипа, решила чуток поспать. Наивная.
Только сомкнула веки, как опять прозвенел звонок. Матерясь (но тихо-тихо, про себя), накинула халат и поплелась открывать дверь. Оказалось, привезли оббитые кресла и диван. Так что повод даже очень хороший. Хотя поспать мне не дали.
Когда рабочие, наконец, ушли, я поняла, что спать все равно уже не смогу. И решила садиться писать заметку в газету. Памятуя о проколе с продажей мыла на работе, я попыталась учесть целевую аудиторию газеты и их хотелки: эту рубрику, в основном, читают сельские жительницы, примерно моего возраста (молодые в это время особо такими вопросами еще не заморачиваются, а старые — уже не заморачиваются). Как правило все эти женщины типа лидочкиной сестры Лариски — простые бабы, неухоженные, уже чуть стареющие, переживающие за остывающее внимание своих супругов. Отсюда вывод: главный гуманистический удар должен жахнуть именно на эти страхи и желания.