Контрудар из будущего
Шрифт:
Ну и фиг с ними! Тебя и так очень многие ищут. Хорошо хоть не под руководством Интерпола.
…Серое столичное небо начало сереть, огни гаснуть, а девушка все еще сидела, положив ноги на подоконник. Тяга к алкоголю давно прошла, в груди привычно пригрелась тоска, похожая на большого серого кота.
…Субботний день почти обезлюдил утренние улицы Катрин спустилась в просторное метро, ехала, привычно пересаживаясь с линии на линию. Переходы и эскалаторы не забылись. Сонные и бодрые
Поезд остановился на стеклянном мосту. Зашипели двери, выпуская на платформу одиноких пассажиров. Катрин невольно окинула взглядом открывшуюся с длинного моста панораму. Город был залит солнечным светом. Торчали башни и башенки. Кроме привычной с детства башни университета, появился десяток разнокалиберных небоскребов, торчащих из тела города искусственно выращенными папилломами. Над самой плоской горой столицы вознесся тупой штык с пришпиленным ангелом. Катрин, как и все жертвы школьного образования, относилась к Великой войне без особого интереса. Но вряд ли память о погибших миллионах стоило воплощать в столь непродуманном монументе.
Эх, город, город, куда ты делся?!
Катрин вышла из метро, прошла сквозь оранжевую стайку коммунальщиков-таджиков. Здесь уже открылись магазины, жизнь начинала бурлить. Девушка с трудом нашла нужную остановку, зато автобус подкатил сразу.
Бело-красная двадцатиэтажная громадина гордо возвышалась на изрытом гаражами и автостоянками холме. Престижный район, никаких тебе «хрущевок», девятиэтажек, о дореволюционных домах и домишках, среди которых прошло детство, и речи нет. Роскошный вид на реку. Никем не засиженное место. И неуютное.
Катрин помедлила. Внутри подъезда сидела консьержка. Едва ли она узнала бы девушку, но пропустить, наверное, пропустила бы. Только стоит ли так являться, как снег за шиворот? Где ключи твои остались, бродяжка-блондинка?
Девушка опустилась на пестро покрашенную лавочку. Идти не хотелось. Не манит тебя родной дом. Да и какой он родной?
Вспомнились стены и башни на другом холме. Ветер с гор, блеск реки. Катрин зажмурилась, сжала кулак. Широкий браслет врезался в запястье. Королевское украшение было надето сегодня специально. Девушке нужна уверенность.
Веришь амулетам, дура?
Вроде бы помогло. Катрин встала, решительно набрала код домофона.
Никто не подходил. Потом ответил незнакомый мужской голос:
— Да?
Катрин несколько опешила, но напористо потребовала:
— 43-я квартира? Я могу поговорить с Григорием Андреевичем или с Викторией Игоревной?
Домофон в замешательстве пошипел и осведомился:
— А что вы хотели? По поводу чего?
— По поводу войти и поздороваться. Я, между прочим, прописана здесь. Была по крайней мере…
Динамик пораженно задумался, потом промычал:
— Да-да, входите, пожалуйста…
Катрин по-хозяйски прошла мимо заерзавшей за стеклянной перегородкой консьержки. Подъезд был все тот же, просторный и пустой, вот только запах новостройки повыветрился.
Металлическая дверь на лестничную клетку оказалась незапертой. Катрин шагнула внутрь. Мать встретила ее в холле. На Виктории Игоревне был элегантный черный костюм со свободного покроя брюками и туфли на шпильках. Некоторое смятение и спешку выдавала только не доведенная до идеального порядка прическа. Надо признать, годы пока не могли справиться с холеной красотой профессиональной домохозяйки. Скорее, наоборот — мама похорошела.
— Здравствуй, Катя, — Виктория Игоревна окинула дочь коротким цепким взглядом. — Хорошо ли добралась?
— Здравствуй, мама. Добралась без проблем. Автобусы сейчас ходят как часы.
Виктория Игоревна кивнула.
— Еще бы. Только это и радует.
За последние годы Виктория Игоревна явно стала сдержаннее в проявлении эмоций, но Катрин слишком хорошо знала маму, чтобы не уловить скрытое презрение. Кроссовки, автобус, вульгарная футболка — фу, дочь, повзрослев, так и не стала дамой.
— Проходи, Катя.
— Спасибо, мама, — девушка скинула кроссовки.
В дверях кухни мялся высокий молодой мужчина в светлых джинсах и белой сорочке.
— Это Виталий, — кратко отрекомендовала мама. — Пойдем в комнату.
Сорочка у Виталия была застегнута не на ту пуговицу, но подобные щекотливые подробности уже давно не заставляли краснеть молодую гостью.
Девушка села в кресло. За эти два года итальянская мебель не стала удобнее.
Виктория Игоревна опустилась в кресло напротив дочери.
Как, оказывается, просто обо всем догадаться, когда давно знаешь человека. Мама еще только укладывала узкие кисти на коленях, а Катрин уже знала, что она сейчас скажет.
— Катя, я знаю, как это ужасно для тебя прозвучит, но твой папа покинул наш мир.
Кажется, губы девушки все-таки дернулись.
Виктория Игоревна продолжала, чуть добавив в голос тщательно отмеренной скорби:
— Бедный Григорий. Это случилось прямо в рабочем кабинете. Инфаркт, «Скорая», конечно, не успела.
Катрин прикрыла глаза. Не надо. Не надо смотреть с таким любопытством, когда сообщаешь дочери о смерти отца.
— Это случилось год назад. Так неожиданно. Я была просто раздавлена. Уничтожена.
Катрин открыла глаза, прямо посмотрела на чужую красивую женщину. Слез ты не дождешься. Твоя дочь провела два года не в Санта-Барбаре.
— Он не мучился? Раз это было быстро, — голос девушки звучал чуть хрипловато, только и всего.
Виктория Игоревна откинулась в кресле.
— Странный вопрос. Разве смерть может быть легкой и без мучений? Ты все витаешь в облаках. Жизнь жестока. Ты никак не хочешь взрослеть, Катя.