Конвейер
Шрифт:
Наталья перебила ее.
— Что-то новенькое, — сказала она и зевнула. — Для чего же тогда новое планирование?
— Не сбивай меня, Наталья. Планирование для людей. И продукция для людей, а не человек для нее. Не скульптуру на площади будут складывать из наших блоков. В телевизоры будут вставлять и продавать людям. И вот купит, допустим, Надя Верстовская цветной телевизор с нашим блоком. Сядет в кресло, посмотрит программу, а потом скажет себе: не в телевизоре счастье. Сижу, гляжу, а жизнь где-то сейчас без меня проходит. Так что, товарищи,
— Вот это философия! — крякнул Багдасарян. — А в чем же, если не секрет, счастье?
— Ближе к делу, товарищи. Поближе к сути вопроса. — Андриенко отодвинул широкий рукав свитера, поглядел на часы.
— А если интересует одно только дело, — Татьяна Сергеевна зло глянула на Андриенко, — хочу довести до вашего сведения: может быть, где в других местах люди работают плохо, халтурят, но на конвейере такого не бывает. На конвейере все работают хорошо. И вот эта хорошая работа хорошей жизни человеку не дает. Почему?
— Перебои с электролитами. Внеурочная работа. Непроизводительный труд, — подсказала Наталья.
— Даже Наталья Ивановна понимает, — Татьяна Сергеевна ни капельки ее сейчас не щадила. — Все понимают, и никто ничего не делает.
— Что вы предлагаете, Татьяна Сергеевна? — поспешил погасить ее вывод Никитин.
— Предлагаю вам тоже написать письма директору завода. Напишите честно, что не умеете работать. Напишите, что не под силу вам ваша работа, не по уму, не по чину…
Наконец-то они встрепенулись. Возмущение разогрело лица, согнало с них спокойствие и правоту. Наталья вспыхнула, забыла, где находится:
— Демагогия. Слова! Ты что, белены объелась?
Багдасарян поспешил оправдать Наталью:
— Вы, Татьяна Сергеевна, выражались бы поаккуратней, а то и святого выведете из себя.
— Очень вы уж об аккуратности моей печетесь!
И пошло, и поехало. Добилась своего, восстановила всех против себя, теперь что ни скажи — все в штыки. Возмущаются, гудят, не слышат ее слов.
— Конкретно. Факты. Что предлагаете?
— Предложение одно: не лениться. Если поставщик корректирует планы, сбивает и свою и нашу ритмичность, телеграммками в министерство его не проймешь. Надо не рабочих в субботу в цехе собирать, а самим в свой выходной самолетом лететь к поставщику, бить его же обязательствами, совесть будить.
— Достаточно. — Андриенко поднялся. — У нас больше чем достаточно материала для размышления. Напрасно, Татьяна Сергеевна, вы так на человечность уповаете. Не расходится она ни с планами, ни с теми параграфами, которые, как вам кажется, загородили нам белый свет. Я, например, с удовольствием сел бы в самолет и полетел к поставщику, поглядел бы в его бессовестные очи. Только все дело в том, что те очи совсем не свинцовые, а такие же, как наши, страждущие. И глядят они совсем в другую сторону — на своего поставщика.
— Ну что ж! Не будем ничего делать? — перебила его Татьяна Сергеевна. — Будем ждать, когда поставщики сами в сознание придут?
Сергей Макарович
— Почему ждать? Обсудим, решим. Возможно, делегацию к поставщику откомандируем.
— Никитина включите. — Татьяна Сергеевна поднялась, а перед тем, как подняться, послала разъяренный взгляд Никитину. — Валерий Петрович их жалостью проймет. Новый конвейер у него почему так быстро поднялся? Нашел жалобную струну у руководства и дергает за нее.
— Новый конвейер у меня поднялся! — Шея Багдасаряна стала багровой, он вскочил, подбежал к Соловьевой, замахал перед ней руками. — Я руководитель работ, я начальник реконструкции! Если вы, мастер Соловьева, понятия не имеете, что происходит в цехе, в двух шагах от вашего конвейера, то скрывайте это хотя бы от других. Не позорьтесь!
Все, получила сдачу полной пригоршней. Знала, что разобидит всех, но что будет так тяжело и одиноко, не знала.
— Мой позор со мной, Виген Возгенович. Пока вы новым конвейером любуетесь, мои ребята сегодня продукцию дают. И на вас со своего места поглядывают: как это вы в своем голубом костюме не боитесь возле стен продвигаться? В три этажа блоки у стены. Не дай бог, рухнут, мы с вами по гроб жизни не расплатимся.
— Не ношу я уже два месяца голубой костюм! — закричал Багдасарян. — Где вы видите голубой костюм?! При чем тут костюм? Дайте мне воды, пока она довела меня до инфаркта!
Испытывая неловкость перед Багдасаряном, члены дружно засмеялись — так отчаянно запросил он воды. Смех не принес облегчения, не разрядил напряженности. С трудом разгибаясь, Андриенко поднялся из-за стола, объявил заседание закрытым.
Домой все-таки шли вместе. Наталья шла и сопела, Татьяна Сергеевна попыталась отстать, чтобы не слышать этого зловещего сопения, но Наталья тоже сбавила шаг, разлучаться не желала. Наконец заговорила:
— Сейчас хоть понимаешь, что несла?
Надо бы смолчать: подвела Наталью. Не только себя в худшем свете выставила, но и подругу, профсоюзного руководителя, не пощадила. Но как с собой сладишь?
— Дружба дружбой, — ответила, — а табачок врозь. Табачок-то отсырел, Наталья.
— Брось ты свои присказки. Посмотрела бы на себя со стороны. Стыдно мне тебя было слушать: мастер, руководитель производства, а разговор вела на уровне Верстовской. Глас рабочего класса перед дармоедами.
— Очень уж ты стыдливая. А между прочим, твое наипервое дело — Верстовская. Ее мусор в голове. Откуда он? Вот бы и занялась делом. А электролиты тебе не по плечу. Приказы на сверхурочную работу ты не подписываешь, знать ничего не знаешь о нарушениях, со всех сторон правая. А у меня нет выхода. Повозмущаетесь: с ума спятила Соловьиха, не разбирает, где свои, где чужие, отсталые представления, вчерашний день, а двинется все-таки дело — не пропадет моя боль. Не будут блоки незавершенными стоять у стены. Вспомнишь мое слово: не будут.