Корабль Иштар
Шрифт:
На алтаре стоял корабль. Кентон смотрел на него и понимал, что эта драгоценная игрушка неразрывными нитями связана с другим кораблем, плывущим в другом пространстве, в другом измерении, плывущим по неведомым морям в неведомом мире…
С кораблем, на котором плыл он сам!
И что происходит с игрушкой, то же происходит и с кораблем Иштар; и каково кораблю Иштар, таково и игрушке; то, что угрожает одному, угрожает и другому; они разделяют судьбу друг друга.
И эта картина исчезла. Теперь он видел город, огражденный стеной; над городом возвышался большой храм ступенчатый, – зиккурат. Город осаждало войско, обороняющиеся стояли на стенах.
Снова увидел он келью Набу. В ней находились два жреца. Корабль стоял на полу на решетке из серебристого металла. Над алтарем висело небольшое сияющее голубоватое облако. Кентон понял, что жрецы повинуются голосу, исходящему из облака, они спасают корабль и тех, кто плывет на нем, от нападающих. Они залили корабль строительным раствором, походившим на размельченную слоновую кость, смешанную с жемчугом. Раствор скрыл игрушку. Теперь вместо корабля стоял каменный блок. Облако исчезло. Появились другие жрецы, они вытащили блок, пронесли его по коридорам во двор храма. И тут оставили его.
Во двор ворвались победители, грабя и убивая. Но никто из них не обратил внимания на грубый каменный блок.
Теперь Кентон видел другой город, великий и прекрасный. Он знал, что это Вавилон в самом расцвете его могущества. Новый зиккурат стоял на месте прежнего. Картина поблекла, Кентон увидел внутренность другого святилища Набу. Каменный блок находился здесь.
Перед ним мелькали картины битв и побед, пышных процессий и поражений, мгновенные картины уничтожения, восстановления и нового уничтожения города; каждый раз, уничтоженный, он восстанавливался заново в новом великолепии…
Потом пал, покинутый богами.
Потом разрушился, покинутый людьми, пустыня наползла на него, покрыла его.
И город был забыт.
Последовал водоворот видений неустойчивых, с трудом различимых, быстро сменявших друг друга. Картина стала устойчивой. Он увидел людей, раскапывающих пески на месте могилы Вавилона. Он узнал среди этих людей – Форсита! Видел, как откопали блок, как его унесли высокие арабы, видел, как его уложили на примитивную повозку, которую потащили терпеливые маленькие пони в грубой упряжи, смотрел, как его грузят в корабль и как этот корабль плывет по морю, которое он знал, как блок заносят в его собственный дом…
Он увидел самого себя, освобождающего корабль.
И снова смотрел в теневые глаза.
– Суди! – вздохнули струны арф.
– Еще нет! – прошептал спокойный голос.
Кентон снова смотрел в бесконечное пространство, где впервые увидел силы сияющие и темные. Но теперь в этом пространстве он видел бесчисленное количество огоньков, подобных тем, что горели в груди жрицы Иштар и жреца Повелителя смерти; видел, как сама бесконечность светится и пламенеет в них. Они горели глубоко внутри тени, и при их свете их тьмы вырывались новые мириады и мириады других огней, которые скрывала тьма. И он увидел, что без этих огней само свечение было бы тоже тьмой!
Он увидел корабль, как будто плывущий в том же самом пространстве. Глубокая тень отделилась от души тьмы и нависла над кораблем. Немедленно ему навстречу из души света вырвалось сияние. Они встретились и вступили в схватку. Корабль был фокусом схватки, от которого расходились круги ненависти и гнева. Как круги на воде, расходились они, и тьма пила силу в этих
– Суди! – прошептал холодный голос Набу.
И Кентон в своем сне, если это был сон, заколебался. Не простое дело рассудить эти силы, судить Иштар, богиню, которая в этом чуждом мире облагает могучей властью. К тому же, разве он не молил Иштар, разве она не ответила на его мольбу? Да, но он молил и Набу, а Набу – бог правды…
И мысли обрекли форму слов его родного языка, в его привычных оборотах
– Если бы я был богом, – просто начал он, – и создал бы живые существа, мужчин и женщин, я не сделал бы их несовершенными, чтобы они не могли в своем несовершенстве нарушить мои законы. Нет, если бы я был всемогущим и всеведущим, какими и должны быть, по моему мнению, боги. Если, конечно, мне не нужны игрушки, с которыми я мог бы играть. И если бы я обнаружил, что создал их несовершенными и что поэтому они нарушили мои законы, я подумал бы, что я отвечаю за их грехи, потому что, будучи всемогущим и всеведущим, я мог бы сделать их совершенными, но не сделал. А если бы я создал их как игрушки, тем более не стал бы я навлекать на них несчастья и разочарования, горе и боль – и не наказывал бы их, о Иштар!..
– Конечно, – продолжал Кентон наивно и без всякой иронии, – я не бог, тем более не богиня, и до того, как появиться в этом мире, никогда с ними не встречался. Но, говоря как человек, даже если бы я стал наказывать нарушивших мой закон, я не тронул бы тех, кто ничего общего не имеет с той первоначальной причиной, которая вызвала мой гнев. Но именно это, как мне кажется, происходит на этом корабле.
– Нет, – искренне сказал Кентон, почти забыв о нависших над ним огромных лицах, – я не вижу справедливости в мучениях этого жреца и этой жрицы, и не вижу справедливости в тех бедах, которые причиняет борьба за этот корабль, и я бы остановил эту борьбу, если бы смог. Во-первых, я побоялся бы, что тьма станет слишком сильной и погасит эти огоньки. Во-вторых, если я когда-либо и произнес гневные слова, вызвавшие все эти беды, я не позволил бы им быть сильнее меня. Не позволил бы как человек. И тем более не позволил бы, будь я богом или богиней.
Наступило молчание, затем…
– Человек рассудил! – прошептал спокойный голос.
– Он рассудил! – струнный голос арф теперь был почти таким же холодным. – Я беру назад свое слово. Пусть борьба кончится!
Два лица исчезли. Кентон поднял голову и увидел вокруг знакомые стены розовой каюты. Все это было сном? Не все… слишком ясными были картины, слишком последовательными, слишком убедительными.
Рядом пошевелилась Шарейн, повернулась к нему лицом.
– Что тебе снилось, Джонни? – спросила она. – Ты что-то бормотал – странные слова, которые я не могла понять.
Он наклонился и поцеловал ее.
– Боюсь, сердце мое, что я оскорбил твою богиню, – сказал он.
– О, Джонни, нет! Как? – В глазах Шарейн появился ужас.
– Сказав ей правду, – ответил Кентон и рассказал Шарейн о своем видении.
– Я забыл, что она женщина, – закончил он.
– Но, любимый, она сама женственность! – воскликнула Шарейн.
– Тем хуже! – печально ответил Кентон.
Он встал, набросил плащ и пошел поговорить с Джиджи.
Но Шарейн долго после его ухода сидела, размышляя, с беспокойными глазами. Наконец она подошла к пустому алтарю бросилась перед ним на пол, стала молиться.