Корабль-призрак

Примерно в середине семнадцатого столетия на окраине укрепленного городка Тернёзена, расположенного на левом берегу Шельды, почти напротив острова Вальхерен, стоял скромный опрятный домик, построенный в стиле, характерном для того времени. Стены его много лет назад были выкрашены темно-оранжевой краской, а окна и ставни ярко-зеленой. На высоту до трех футов от земли дом был облицован голубыми и белыми плитками, перед ним раскинулся небольшой, пол-акра, сад, а весь участок защищала живая изгородь из бирючины, вдоль которой тянулся наполненный водой ров, слишком широкий,

чтобы его можно было перепрыгнуть. Напротив входной двери через ров был перекинут узенький мостик с красивыми железными перилами. Яркие когда-то краски теперь поблекли, подоконники, дверной косяк и другие деревянные детали обветшали, многие плитки отвалились. Раньше за домом, видимо, следили, теперь же он пришел в запустение.

Как верхний, так и нижний его этажи делились на четыре комнаты: две большие и две маленькие. Большими комнаты можно было назвать условно, поскольку в них было всего по двенадцати квадратных метров. В каждой комнате было только одно окно. Второй этаж, как обычно, предназначался для спален. Две маленькие комнаты нижнего этажа использовались как прачечная и чулан, а одна большая была приспособлена под кухню, где в шкафу серебряно поблескивала металлическая посуда. Помещение сверкало чистотой.

Прочный сосновый стол, два деревянных кресла и легкая кушетка, перенесенная сюда из спальни, составляли всю меблировку этой комнаты. Вторая большая комната служила гостиной, но вот уже почти семнадцать лет как в нее никто, даже хозяева, не заглядывал — она была наглухо заперта.

В кухне находились двое. На кушетке сидела женщина лет за сорок, которую состарили горе и страдания. В свое время она слыла, очевидно, красавицей, о чем говорили правильные черты лица, благородный лоб и большие черные глаза, но теперь в ее облике сквозила как бы внутренняя опустошенность: лицо осунулось; глубокие морщины образовывались на лбу, когда она впадала в задумчивость; а вспыхивавшие в глазах огоньки доказывали, что ею владеет безумие. Казалось, что женщину одолевает тяжкое, затаившееся глубоко в сердце горе, не покидавшее ее ни на минуту. Одежда ее была сильно поношена, но чиста и опрятна. На голове — вдовий чепчик.

На сосновом столе, стоявшем посреди комнаты, сидел крепкий светловолосый, цветущий юноша лет девятнадцати с красивыми и резкими чертами лица; телосложение позволяло судить о его недюжинной силе. В глазах светилась отвага и решимость; он болтал ногами и беззаботно насвистывал мелодию песенки, отчего его можно было принять за легкомысленного и бесшабашного парня.

— Не ходи в море, Филипп! О, обещай мне, мое дорогое, мое милое дитя! — воскликнула женщина, заламывая в отчаянии руки.

— А почему бы мне не пойти в море, мама? — спросил Филипп. — Какой толк от моего сидения дома? Умирать с голода? Ей-богу! Это ничуть не лучше. Должен же я сделать хоть что-нибудь для вас и для себя! А на что еще я гожусь? Мой дядюшка, Ван Бренан, обещал взять меня с собой и дать хорошее жалованье. Тогда я был бы счастлив на борту судна, а заработанных денег хватило бы, чтобы покрыть ваши издержки по дому.

— Филипп, Филипп! Выслушай меня! Я умру, если ты покинешь меня! Кроме тебя у меня на этом свете никого нет. О, дитя мое! Если ты любишь меня, а я знаю, что ты любишь, Филипп, не покидай меня! Но если ты все же хочешь уйти, то все равно не связывайся с морем!

Филипп не отвечал и продолжал

насвистывать. Мать зарыдала.

— Уж не потому ли, что мой отец погиб в море, вы так настойчивы, мама? — произнес он наконец.

— О, нет, нет! — вздрогнула плачущая женщина. — Если Богу было угодно…

— Если Богу было угодно что, мама?

— Ничего, я так! Будь милосерден, будь милостив, Боже! — причитала мать.

Она соскользнула на пол, стала на колени и начала горячо молиться. Потом она снова села на кушетку, но теперь лицо ее было бесстрастно. Филипп, молчавший все это время, вновь обратился к матери.

— Видите ли, мама. Вы просите меня остаться на берегу. Это, пожалуй, не лучший выход. Послушайте, что я вам скажу. Та комната, что напротив, заперта с тех пор, как я себя помню, но вы никогда не говорили почему. Только однажды, когда мы сидели без хлеба и потеряли надежду на возвращение дяди, я все же услышал кое-что от вас. Вы были тогда как безумная, мама, даже не замечали этого и некоторое время…

— И что же ты услышал, Филипп? — с беспокойством спросила женщина.

— Вы упоминали, мама, что там спрятаны деньги, которые могли бы спасти нас, но потом стали кричать, бредить и все повторяли, что скорее умрете, чем войдете в эту комнату. Так что же в ней? Почему она так долго заперта? Или вы мне все толком объясните, или я уйду в море.

Когда Филипп заговорил, мать словно оцепенела. Неподвижно, похожая на статую, сидела она с чуть приоткрытым ртом и застывшим взглядом, словно лишившись сил, прижав к груди руки, будто пытаясь сдержать боль, а когда Филипп произносил последние слова, начала клониться вперед, и у нее изо рта побежала струйка крови.

Филипп вскочил, подхватил мать и уложил ее на кушетку, однако кровотечение не прекращалось.

— Мама, мама! — воскликнул Филипп. — Что с вами?

Некоторое время страдалица не могла произнести ни слова. Она повернулась на бок, чтобы не захлебнуться, и пол покрылся алыми пятнами.

— Мамочка! Не молчите же, ради Бога! — просил сын с неописуемым страхом в голосе. — Что мне делать? Как помочь вам? О, Боже, что это?

— Смерть… дитя… мое… смерть! — простонала несчастная женщина и потеряла сознание.

Перепуганный Филипп выбежал из дома и стал звать на помощь. Двое или трое соседей откликнулись на его крики. Когда они занялись вдовой, пытаясь привести ее в чувство, Филипп бросился что есть мочи к доктору, бежать до которого нужно было добрую четверть часа. Доктор Путс или Путц — человек низенького роста, слыл бедным и скупым, но считался большим знатоком в своем деле. Филипп застал доктора дома и стал умолять его поспешить на помощь матери.

— Я пойду, да, конечно, — отвечал доктор Путс. По натуре он был человеком неуживчивым и к тому же едва владел местным наречием. — Но, минхер Вандердекен, а вы заплатите мне?

— Платить? Я? Мой дядя заплатит, как только вернется!

— Ваш дядя, шкипер Ван Бренан? Он и так задолжал мне четыре золотых гульдена. Ко всему прочему, его корабль мог затонуть!

— Он отдаст вам не только те гульдены, но и оплатит все ваши услуги! — с жаром возразил Филипп. — Пойдемте! Не то, пока вы тут несете чепуху, матушка может умереть!

— Но я не могу пойти с вами, минхер Филипп. Я как раз вспомнил, что должен навестить сына бургомистра Тернёзена, — не соглашался скряга.