Корабль За Облаками
Шрифт:
Тоиланна откинул крышку с одного из свободных саркофагов, солдаты подвели к нему Конана, разом сдернули петли и толкнули его внутрь. Жесткое ложе обожгло холодом нагую спину и босые ноги, ибо иной одежды, кроме коротких туранских шароваров да мягкого кушака, у киммерийца не имелось. Таким он покинул палубу гибнущего "Ильбарса" и таким лег в этот алмазный гроб. Но теперь у него не было даже кинжала.
Вспомнив про свой клинок с витой серебряной рукоятью, что висел сейчас у пояса мага, Конан встрепенулся и пробормотал:
– Ты, крючконосый! Украл мой нож, так? Отдай!
– Зачем тебе?
– Я не усну, если рядом не будет оружия.
– Уснешь! Все засыпают,
– Глаза мага зловеще сверкнули.
– Отдай кинжал, - повторил Конан.
– Здесь нет ни циновки, ни ковра, так я положу его под голову. Будет вместо подушки.
Но Тоиланна не собирался вступать с ним в спор и с лязгом задвинул крышку. Конан тут же вцепился крепкими пальцами в плечо, царапая кожу. Кинжал выпросить ему не удалось, и он не мог нанести рану посерьезней, которая не дала бы ему уснуть, но боль от царапин тоже казалась весьма заметной. Прислушиваясь к ней, он начал размышлять о несчастливом морском походе, закончившемся для "Ильбарса" в каменных драконьих челюстях. Три туранские галеры, - "Ильбарс", "Ксапур" и "Ветер Акита" были посланы к Жемчужным Островам за данью, которую обычно переправлял в столицу властитель Шандарата, вассал туранского владыки. Но советники Илдиза полагали, что не весь драгоценный жемчуг попадает в аграпурские сокровищницы, и потому три боевые галеры с отборными солдатами были посланы на север. В этом походе можно было обогатиться, и Конан, как остальные Синие Тюрбаны, полагал, что ему привалила удача.
И чем же все кончилось? Его изловили, как куропатку, и запихнули в стеклянный гроб! А остальные - и гребцы, и моряки, и воины - уже покоятся на дне морском…
Он стал вспоминать всех поименно, начиная с Кер Вардана, шкипера, и Дайлассема Айя, командовавшего полусотней солдат, что плыли на "Ильбарсе". Прозвища своих соратников и матросов он знал, а вот с подневольными гребцами дело обстояло хуже - у них, по большей части, не было ни кличек, ни имен. Тогда Конан начал представлять их лица, и вскоре ему показалось, что он сидит на гребной палубе вместе с невольниками, что под ним жесткая и мокрая скамья, а в руках его весло. Затем киммериец услышал мерные удары барабана, задававшие темп гребли, и навалился на рукоять. Толстая, отполированная прикосновениями человеческих пальцев, она ходила в его ладонях взад-вперед, взад-вперед; он ощущал упругое сопротивление волны, но не слышал ни завывания урагана, ни хриплых вздохов гребцов, ни окриков надсмотрщика; лишь барабанный грохот бил и бил в уши, призывая поторопиться. Грести с каждым мгновением становилось все тяжелей, но он знал, что останавливаться нельзя, и со всей силой наваливался на рукоятку.
Так продолжалось долго; быть может, целую вечность Конан просидел на скамье, не удивляясь, как он, воин, попал сюда. Голова была пустой, свободной от воспоминаний, страхов, недоумения, гнева, и знал он лишь об одном: надо грести. И греб! Греб так, словно от этого зависела его жизнь.
Что-то лязгнуло, Конан открыл глаза и увидел руки Тоиланны, сдвигавшие крышку. Потом лицо грондарского чародея нависло над ним: крючковатый нос, безволосый череп, огромные водянистые глаза, торжествующая ухмылка на губах.
– А говорил, что не уснешь!
– Тоиланна глядел на него с насмешкой.
– Нет, киммерийский пес, в моих саркофагах спят все! Спят, подчиняясь моей воле!
Повинуясь жесту колдуна, солдаты вытащили Конана из алмазного гроба. Он едва мог стоять на ногах; в груди его бушевала ярость, отвращение и стыд. Расцарапанное плечо горело, но этой боли он не замечал - позор жег сильнее. Чары проклятого колдуна сломили
Тем не менее он постарался успокоиться. Если план его провалился, если он не сумел подчинить своей воле воздушный корабль, надо было придумать что-то другое. Мысль же его нуждалась в начальной искре и в топливе; чем больше он узнает о грондарцах и колдовском судне, там вероятней, что некая хитрость или уловка приведут к успеху.
Он огляделся. Рассвет окрасил розовым хрустальный стены башенки и саркофаги, в одном из коих уже лежал Хадр Ти; колонная меж тремя гробами по-прежнему пульсировала голубоватый огнем, и теперь Конан знал, что каждый всплеск магического пламени означал удар незримого весла - каплю силы, отнятую у распростертого в саркофаге человека. Так, понемногу, опустошался сосуд жизни, дарованный светлым Митрой; она вытекала капля за каплей и уходила, словно вода в песок… Прав был проклятый грондарский колдун!
Солдаты поволокли Конана к лестнице. Внизу все так же торчали шестеро стражей - возможно, других, чем прошлой ночью; их бледные лица казались Конану неразличимыми. Он миновал полку с винными флягами, задев ее боком, покосился на троицу воинов, сидевших у стола с крошечными бокалами в руках, снова удивившись тому, сколько они малы. Охранники тянули его дальше, на палубу, которая была пустынна, и к темному провалу люка, ведущего в трюм. Ковыляя мимо высокого фальшборта, Конан успел бросить взгляд вниз. Там, под неподвижно распростертыми крыльями корабля, колыхалось облачное море, серовато-белое и текучее, какой никогда не бывает поверхность воды. Сизых волн Вилайета он не рассмотрел; судно грондарцев парило на огромной высоте, и под ним, возможно, находились уже не морские воды, в твердь земная.
Его запихнули в клетку напротив косматого Арргха, сунули поднос с едой и задвинули засовы. Учуяв запах пищи, Конан понял, что голоден; поглядев на нее, решил, что голоден смертельно. Куда сильней, чем вчерашним утром! Он с жадностью вцепился в мясо и начал рвать его огромными кусками, почти не разжевывая и проглатывая с волчьей жадностью. Постепенно к киммерийцу начали возвращаться силы; очистив поднос и выпив воду из кувшина, он почувствовал себя достаточно бодрым, чтобы строить дальнейшие планы.
Этим он и занимался два ближайших дня, в то время, когда не спал колдовским сном в хрустальном саркофаге. Он так и не сумел превозмочь чар крючконосого Тоиланны; стоило крышке опуститься над Конаном, как он впадал в необоримую дремоту, лишаясь очередной частицы сил. Кошмары виделись ему всякие; в первый раз он греб на галере, потом рубил камень в каменоломне и вращал рукоять огромного ворота, поднимавшего их колодца бесчисленные кувшины с водой. Каждый удар кирки и каждый кувшин, как и гребок веслом, отнимали у него каплю жизни, позволяя проклятому кораблю грондарцев парить в вышине. Пока что обильная пища и отдых восстанавливали силы, но Конан уже не сомневался, что через два или три месяца превратится в такой же мешок с костями, каким выглядел Хадр Ти.
Кроме еды, сна и размышлений над планом побега, он мог говорить с соседом - тогда, когда тот находился рядом. Он испытывал к Хадру все большую приязнь, ибо были они с одного поля ягодами; оба - могучие воины, наемники и авантюристы, искавшие славы, чести и богатств. Разве имело какое-то значение, что битвы Хадра отгремели в забытой древности, что сражался он бронзовым, а не стальным клинком, и что стены крепостей, которые он штурмовал, давно обратились в прах? Суть бесконечной войны не менялась; все те же внезапные атаки и яростные схватки, кровь и огонь, удачи и поражения, засады и бегство, добыча и раны, коими приходилось за нее платить.