Кораблекрушение у острова Надежды
Шрифт:
В это время на поле вошел рослый худой мужик с рогатиной и без шапки. Волосы он перевязал тонким ремешком. Кафтан на нем из домашнего прядева. Судя по одежде, это был приказчик от торговых рядов либо ремесленник.
Стрельцы, стоявшие вокруг поля, убрали мостки через ров. Человек и зверь остались друг против друга. Колдун не хотел нападать на человека. Он снова забрался в клетку и, высунув голову, скалил зубы.
Из толпы, собравшейся смотреть медвежьи забавы, послышались свист и выкрики.
Мужик, сжав в руке рогатину, твердо вышагивая, двинулся к клетке. В толпе узнали его.
— Матюха! —
— Матюха Калашник!
— Держись, Матюха.
Матюха Калашник приветливо помахал толпе рукой. Подойдя к клетке, он постучал по ней древком. В ответ раздалось грозное рычание. Колдун мгновенно выскочил из клетки, поднялся на задние лапы. Матюха отскочил в сторону и выставил вперед острое жало. Зверь, злобно рыча и разинув пасть, медленно приближался. Матюха неподвижно стоял, выжидая удобное время. От того, как будет нанесен удар зверю, зависела его судьба. Может быть, наступал смертный час.
Царь Федор, разинув рот, схватившись за резные ручки кресла и чуть приподнявшись, не спускал глаз с медведя. Когда Матюха отскочил в сторону, царь проглотил слюну и перекрестился.
Прошло несколько напряженных мгновений. Толпа затихла. С поля слышалось пыхтение и злобный медвежий рев.
И вдруг Матюха молнией метнулся вперед и всадил сверкнувшее на солнце лезвие зверю между ребер. Другой конец рогатины он упер в землю. Раненый медведь рвался вперед, засаживая железо все глубже и глубже, кровь потоками лилась из раны. Он старался сломить древко, перегрызть его.
Матюха, побледнев, сжав зубы, придерживал древко ногой и прижимал его к земле.
— Ой! — вскрикнул Федор Иванович, поднявшись с места. — Ой, держись, Колдун! — Сочувствие царя было явно на стороне зверя.
Но победил Матюха.
С глухим ревом медведь свалился на бок. Калашник, вынув из-за голенища нож, прикончил его.
Царь Федор замахал руками.
— Оринушка! — кричал он царице, смотревшей на поединок из окна своего терема. — Оринушка! Сгиб наш Колдун!
Толпа бурно выражала свою радость:
— Молодец, Матюха!
— Молодец!
— Слава!
Под приветственные крики толпы Матюха двинулся к царскому месту. Царь бросил ему золотой и приказал дворецкому вдосталь напоить победителя хмельным из своих погребов.
Тем временем ловчие выпустили нового зверя. Медведь Лешак сразу вышел на поле. Его соперником был стрелец четвертой сотни Иван Рубашкин.
Толпа молча наблюдала, как сходились бойцы.
Медведь, поднявшись, пошел на Ивашку. Он громко рычал, разбрызгивая пену.
Иван Рубашкин изловчился и ударил зверя рогатиной. Но медведь мгновенно разломил древко на куски, смял Рубашкина и, раскрыв пасть, стал рвать его зубами.
— Ванюша! — раздался громкий женский вопль. — Ванюша!
Царь Федор ликовал. На его бледном пухлом лице играла радостная улыбка.
— Запорол мужика медведь, — сказал царь Федор своему шурину, — пусть накормят его, меда пусть дадут.
Царю захотелось пойти к зверю и дать ему медовый колобок. Он
Ловчие отогнали зверя. Иван Рубашкин был мертв.
Открыли новую клетку. На поле выходил еще один боец, желавший показать свою силу и молодечество, умереть или выпить чашу вина из царских погребов.
Джером Горсей, стоявший в толпе вместе с Антони Маршем, шепнул ему:
— Его величество царь Федор, тихоня и богомол, любит смотреть на человеческую кровь. Это отец оставил ему по наследству.
— Отвратительно! Как вы можете любоваться на такое зрелище?
— Я привык. Отец нашего государя, царь Иван, устраивал кое-что похуже. И приходилось смотреть, чтобы самому не потерять голову. Я помню, как казнили царского лекаря Бомелия. За измену и воровство его привязали на вертел, изрезанная окровавленная спина и все тело жарилось и вздувалось на огне до тех пор, пока его не сочли умершим. Тогда Бомелия бросили на сани и повезли через весь Кремль. Я теснился со многими, чтобы увидеть его. Он возвел глаза к небу, призывая Христа… После Бомелий был брошен в темницу, где и умер… Этот пройдоха долго обманывал царя. Кроме других дел, он уверял царское величество, что наша королева молода и ему будет легко жениться на ней.
— О-о! Слава создателю, что великий государь Федор Иванович милостив. Такая страшная казнь не придет ему в голову… Жениться на королеве Елизавете… Хм! Это далеко не простое дело, у нее было много женихов. А тогда невесте подходило к пятидесяти… Посмотрите, господин Горсей, опять медведь загрыз человека. А царь доволен, он смеется.
— Через два дня, — сказал Джером Горсей, — я увижу царя совсем близко. Меня посылают посланником с письмом к нашей королеве.
— И вам не страшно, господин Горсей, вступать в сей высокий политик?
— Это не первый раз. Я недавно вернулся из тайной поездки в Англию и достойно выполнил все поручения. Теперь я еду послом его величества русского царя Федора Ивановича.
— Но вы говорили, дорогой друг, что ездили в Вильню и там встретились со многими вельможными людьми.
— Да, Антони, даже вам я не мог сказать тогда о цели своей поездки — царская тайна. Но теперь, когда все сошло благополучно… Мне кажется, нам довольно смотреть на царскую забаву. Пойдемте домой и выпьем доброго пива. Я хочу вас порадовать. Вчера я получил письмо из Архангельска: два наших морских корабля вышли в Скифское море.
— О-о, это радостная весть!
Прошло несколько дней. Царь Федор Иванович сидел в большой дворцовой палате в черном кресле из мореного дуба. Спинка была резная, на ней изображен двуглавый орел с распростертыми крыльями. Царь был одет в парчовые ризы, украшеные узорами и драгоценными каменьями.
Джером Горсей видел на этом кресле царя Ивана Васильевича, вспоминал его строгое лицо, огненные глаза. На царя Федора жалко было смотреть. Маленькая головка едва держала высокую тяжелую шапку. Большие выпуклые глаза смотрели печально и покорно. Держась за спинку кресла, стоял правитель Борис Годунов, тоже в драгоценных одеждах. Дородный и розовощекий, он выглядел намного внушительнее царя.