Коралловый браслет

Малышева Анна Витальевна

– Ты права! – торопливо согласился тот. – Уверенный в себе человек не станет беспокоиться о том, что он значит для другого… Но я бы это все стерпел. Беда-то была в том, что сама она о себе ничего никогда не говорила. У нее – все эмоции, как Кощеева смерть – за семью морями, на дубу, в сундуке, в яйце… Получалась игра в одни ворота, я начинал ее ненавидеть, хотя вроде не за что… Мы разводились, и все друзья крутили пальцем у виска – что, рехнулся? А я сбежал. Я просто больше не мог. Много всякого разного еще было… Но когда я себя после стольких лет спрашиваю, из-за чего ушел, вспоминаю это ее вечное: «О чем ты думаешь?»

«Боже мой, ведь и меня вечно пытали этим вопросом и из меня вытягивали какую-то

последнюю правду, которой я никогда не могла сказать!» Отвернувшись, Маша налила чай в две кружки, открыла навесной шкафчик, чтобы взять печенье, но ничего на полках не увидела. Вместо банок и пакетов перед ее внутренним взором пронеслись сцены из прошлого – и давнего, и только что минувшего. Вот она – худой до ужаса, угловатый подросток красит глаза, собираясь на дискотеку, и, прищурившись перед зеркалом, пытается сообразить, есть ли у нее шансы когда-нибудь стать похожей на Деми Мур, ее тогдашнего кумира. За спиной появляется мать и нехорошо изменившимся голосом спрашивает, не пора ли им поговорить откровенно. О чем поговорить? В первый миг Маша решает, что речь идет о прогулах в школе или скрытой двойке по алгебре. Но мать уточняет: «О мальчиках… У тебя уже кто-то есть?» «Кто-то» у Маши как раз недавно появился. И тут мама была права – участившиеся дискотеки и постоянно обновлявшаяся косметичка именно об этом и свидетельствовали. Но для самой девочки эта тема была настолько острой, почти болезненной, что она не могла ее обсуждать даже с ближайшей подругой, не то что с родительницей, принявшей такой тон, словно речь зашла о венерических болезнях. Маша отнекивается – звучит упрек во лжи. Маша огрызается – мать смотрит на нее с таким ужасом, будто дочь призналась в том, что сделала аборт. «Ты хочешь меня убить!» – трагически произносит мать и начинает плакать. Против ее слез девочка безоружна. Злоба мгновенно угасает, желание идти на дискотеку – тоже. Она чувствует себя обысканной, обвиненной в преступлении, которого не совершала. У Маши вырываются сдавленные рыдания, она еле слышно бормочет, что понимает, почему ушел отец. К счастью, ее никто уже не слушает. Она бредет через лестничную площадку, в квартиру напротив, и говорит подружке, что никуда не пойдет. «Тогда дай надеть твой золотой пояс!» – следует мгновенная реакция Анжелы, у которой под окнами уже свистит очередной местный хулиган, приехавший за нею на мотоцикле. И в этот миг Маша безумно завидует подруге, которая живет так просто, в свое удовольствие, не испытывая угрызений совести и умудряясь не чувствовать себя виноватой перед родителями.

– Ты обиделась?

Голос отца вернул ее в реальность. Опомнившись, девушка провела ладонью по коротко остриженному затылку – это был ее подростковый навязчивый жест, исчезнувший вместе с прыщиками, сутуловатостью и излишней вспыльчивостью. Маша повторила его подсознательно.

– Нет, что ты. – Она торопливо поставила перед отцом кружку с остывающим чаем. – У меня тоже были проблемы… Все время казалось, что она хочет видеть меня насквозь, а это так тяжело… Будто участвуешь в каком-то реалити-шоу, только зритель всего один, зато какой! Но опять же, думаю, это происходило потому, что ей чего-то не хватало. Любви. Понимания…

– А откуда у тебя-то взялось столько понимания? – неожиданно язвительно поинтересовался отец. – Неужели жизнь так обломала? Ты была совсем не такой.

– Я кажусь тебе погасшей, да?

– Не совсем так, скорее…

– Ты меня не щади, пап, – горько усмехнулась девушка. – Я сама все знаю. Ничего у меня в жизни не получилось, не сложилось, все хорошее прошло где-то на горизонте… И пропало. Будто корабль, может, даже с алыми парусами. А я осталась сидеть на острове, одна… Ну и со своими куклами, конечно.

«Есть еще Илья, – поправилась она про себя. – Моя последняя ошибка. Это с ним я сейчас должна была сидеть и говорить по душам. С ним весело, он заставил меня улыбаться, волноваться, старался порадовать… Если он не вернется, моя жизнь окончательно превратится в кошмар!»

– Рановато ты себя хоронишь, – поежился отец. Едва притронувшись к чаю, он отодвинул кружку. – У тебя такой прекрасный возраст, двадцать семь! Старуху из себя сделала… Стыдно!

– Дело не в том, сколько мне исполнилось лет, – возразила Маша, – а в том, что я чувствую… Они мне очень нелегко дались, эти последние годы. Ну и плечи как-то сами опустились.

– Они тебя съели. – Мужчина поморщился, будто от боли, и прикрыл глаза. – Так я и думал! Самую красивую, яркую, талантливую, взяли и сожрали! Использовали и ничего взамен не дали!

– Папа!

– Вот ты сейчас сидишь и говоришь мне о том, чего им не хватало… – не слушая ее, продолжал отец. – А почему я не слышу, чего не хватало тебе? Они тебя понимали, любили? Чем-то пожертвовали для того, чтобы ты была счастлива? Нет! Они только брали, брали, а когда им казалось, что ты можешь от них сбежать, делали все, чтобы ты подумала, будто у тебя есть любящая семья, и ты оставалась… Ты ведь так похожа на меня, и они тебе этого не простили!

– Да перестань, наконец! – Ее голос предательски сорвался, и осекшись, девушка полушепотом закончила: – Обвинять легко, а где ты сам был?!

Внезапно замолчав, мужчина некоторое время сидел, ломая стиснутые пальцы. В конце концов, встряхнулся и встал:

– И опять ты совершенно права. Но только получается, я вообще не могу ничего с тобой обсуждать. Ты в любой момент можешь заткнуть мне рот этим «где ты был?».

– Я постараюсь не затыкать. – Девушка со страхом наблюдала за его движениями, опасаясь, что он обидится и уйдет.

Однако отец всего-навсего подошел к окну, распахнул форточку, достал сигареты и закурил. Маша подняла брови – это было что-то новое. Прежде отец не выносил табачного дыма.

– Говоришь, у тебя сердце, а куришь, – несмело упрекнула она.

– Полгода назад начал, – не оборачиваясь, ответил тот. – Когда Лидочка умерла.

– Господи, кто? – растерялась Маша. – Жена твоя?!

– Дочка.

– У тебя… А я не… Как же… – Девушка заговорила бессвязно, не в силах окончить ни одного предложения. Она привыкла к мысли, что в новом браке отец детей не завел, и даже испытывала по этому поводу некую глубоко спрятанную гордость. Как бы она ни обижалась на отца, все равно оставалась его единственной дочкой.

– Я сказал Андрею, когда он последний раз мне звонил… – Отец все еще смотрел в окно, на слабо освещенный фонарями двор. – Он даже не отреагировал.

– Я ничего не знала! – выдавила наконец Маша. – Сколько же ей было лет?

– Меньше года, – ровным, как будто равнодушным голосом ответил мужчина. – Ее положили на операцию, и операция-то несложная… Таких тысячи делают. Небольшой порок сердца, иногда он даже сам компенсируется, но нам посоветовали не ждать. И вот что-то… Теперь можно долго перебирать – не та больница, не тот врач, не тот момент… Или вообще не надо было ее трогать, пустили бы все на самотек…

Дочь молчала, и после паузы тот добавил:

– Ирина считает, я виноват. Плохие гены, слишком пожилой отец. Я ей не возражаю, кто знает… И потом, надо же ей кого-то обвинять! Так как-то легче… В общем, мы еще не развелись, но уже вместе не живем.

– Это страшно, – проговорила Маша, подходя к отцу сзади и осторожно кладя ему руку на плечо: – Я тебя очень-очень люблю, слышишь?

– Она была вылитая ты! – неожиданно громко произнес мужчина и, обернувшись, обнял дочь. Та всхлипнула без слез и прижалась головой к его груди. – Просто удивительно, как она мне тебя напоминала!