Корделия
Шрифт:
— Все равно не стоило так обижать папу.
Дядя Прайди положил карандаш и взялся за вилку.
— Я думаю начать вот так: "В последнем издании симфонической поэмы мистера Листа, которую я, откровенно говоря, не нахожу ни поэмой по духу, ни симфонией по форме, тонкий ценитель музыки услышит, начиная с девятого такта, отчетливую поступь князя Бисмарка по Вильгельмштрассе. Далее следует длинный, бурный пассаж — начало битвы гуннов, которой многие из нас ныне неумеренно гордятся…"Как вы думаете, это напечатают?
—
— Все имеет отношение к современной истории. Беда многих людей заключается в том, что они рассматривают предметы и явления изолированно — например, судят о человеке, не зная, кем был его отец, Возьмите мышей. Наука всеобъемлюща.
"Доверься я дяде Прайди — что бы он сказал? Но как он может понять, плохо зная Стивена, почему я все еще мечтаю уйти к нему и что именно мне мешает?"
После ужина Брук провел некоторое время с отцом. Потом он с сердитым выражением лица зашел в спальню.
— Делия, папа хочет тебя видеть. В своем кабинете.
Ну что же, она готова. Конфликт назревал уже несколько дней. Эта утренняя перебранка… Но сейчас вряд ли уместно ссориться. Ей все равно, что он скажет.
— Вы меня звали, мистер Фергюсон?
— Да. Садитесь, пожалуйста. Я сейчас освобожусь.
Молчание, нарушаемое лишь его сопением. Странная вещь — сила личности. В каком бы состоянии духа вы сюда ни вошли, очень скоро вы начинали чувствовать себя так, словно вас повысили в должности или высекли, как нерадивого ученика. За три дня, прошедшие после похорон, он ни разу не был на фабрике и вообще только раз выезжал из дома. Одно это уже говорило о том, как велико было его горе. Он потерял лучшего друга.
Через минуту мистер Фергюсон отложил свои бумаги.
— Помните, утром я сказал, что хотел бы кое о чем поговорить?
— Да.
— Это касается Брука и вас. В последнее время я не удовлетворен нашими отношениями. Им не хватает сплоченности. Я долго размышлял о причинах.
— Мне очень жаль, — произнесла Корделия.
"Может быть, Стивен приезжал просить прощения? Господи, хоть бы я умерла!"
— Вот именно, сплоченности. Позвольте мне сказать, Корделия, что в последние три месяца я ощущаю в наших отношениях некоторую холодность. Не будем искать виновного. Все не так просто. Первый шаг к устранению недостатков — их осознание. — Он смотрел мимо нее — беспристрастный судья, строгий, но справедливый, — и, как всегда, шумно дышал.
— Да, — повторила Корделия, думая: "Должно быть, он уже на пути в Лондон…"
— С одной стороны, я слишком занят, а с другой — вы, обладая живым, деятельным умом, страдаете от недостатка возможностей его приложения. Конечно, вы уделяете много времени вашему сыну… Вы, должно быть, знаете, что мистер Слейни-Смит умер, оставив одни долги?
— Да, Брук говорил мне.
— Осталась вдова и девятеро детей. Это огромное несчастье. Полагаю, я должен оказать им посильную помощь. И вот, в свете последних
Корделия терпеливо ждала, пока свекор задумчиво барабанил пальцами по папке с бумагами. Наконец он продолжил:
— Я хочу увеличить число основных держателей акций компании с трех до шести, включив в это число вас, Брука, а также коллективного члена — семейство Слейни-Смит, разделив основной капитал поровну между всеми шестерыми. Руководить будете главным образом вы с Бруком, а я оставлю за собой функции советника. Так я постепенно передам бразды правления в ваши руки. Это должно стать дополнительным стимулом, — он то сжимал, то разжимал кулаки. — Я говорю обо всем так подробно, чтобы вы могли подвергнуть сей проект всестороннему рассмотрению.
Она ожидала язвительной критики, может быть, даже грубых нападок, скандала — только не этого! Благороднейший жест! Корделия должна была бы ощущать удивление, признательность, но вместо этого думала: "Что, если бы я приняла его? Но это же было невозможно. У меня не было выбора".
— Смерть Слейни-Смита заставляет думать о том, как много места в нашей жизни занимают пустяки, как мы склонны делать из мухи слона. С годами я не становлюсь моложе. Я давно мечтаю посвятить больше времени общественной деятельности. Поэтому нахожу проект вполне удовлетворительным.
Корделия открыла было рот, но мистер Фергюсон продолжал:
— Прошу вас хорошенько обдумать мое предложение. Хорошо, что у вас уже есть кое-какой опыт и вы можете представить последствия такого шага. Признаюсь вам, — он вперил в нее взгляд жестких, как сталь, глаз, — мне не хотелось делать подобное предложение одному Бруку. Хотя он мой сын, я отдаю себе отчет в том, что его способности ограниченны. Если быть предельно честным, я главным образом полагаюсь на вас.
Что это — лесть? Ему что-нибудь нужно?
Нет. Люди не лгут, когда речь идет о том, что является делом их жизни. Это уже не первый раз, когда после мелкой, пошлой перебранки он неожиданно меняет тактику, заставляет ее чувствовать себя злой и неблагодарной.
— Не сомневаюсь в том, — сказал мистер Фергюсон, — что найдутся деловые партнеры, которые будут отговаривать меня от того, чтобы возлагать такую ответственность на женщину. Это не должно вас тревожить.
— Спасибо, — Корделия постаралась, чтобы ее голос звучал тепло. — Вы более чем добры, мистер Фергюсон. Брук будет счастлив.
Он сказал:
— Живя обыденными заботами, перестаешь видеть перспективу. Но внезапно в нашу жизнь врывается подлинная трагедия, и у нас открываются глаза. Вы говорите, Брук? Вряд ли. Брука в последнее время ничто не радует. Но поговорите с ним. Может быть, ваше влияние поможет ему ощутить прилив энтузиазма.
— Его что-то не устраивает?
— Во-первых, его раздражает любое сделанное вам предложение.
— Да, я знаю.
— Во-вторых, эта нелепая шумиха вокруг моего брата. Брук стал очень раздражителен, любая мелочь выводит его из себя.