Коридор
Шрифт:
Лена долго плакала, так долго, что Ромка чуть не заплакал вместе с ней. После того как слезы кончились, решено было отомстить. Ромка предложил себя, но Лена хотела мстить собственноручно.
Писала Лена пальцем, окуная его в жестяную коробочку – под диафильма, специально прихваченную Ромкой дома. В пузырек с чернилами палец не влезал. Лена написала, еще раз обвела буквы и добавила восклицательный знак.
Подвела Лену ее аккуратность. Если бы не крестик, Лена была бы первая ученица четвертого «А». У нее был такой прекрасный почерк, что классная руководительница
О своих соображениях Жукевич сообщил Кларе на следующий день, когда в школе началось расследование. Поскольку Лена еще верила в бога и врать не умела, она во всем прналась. Лену на неделю исключили школы. Теперь нужно было мстить Жукевичу.
Он был бит, а после битья Вовка Синяк, приятель Ромки, защепкой для белья защемил ему нос, чтобы с защепкой шел по улице до самого дома.
Юра Жукевич в бога не верил, но тоже был правдив и потому, несмотря на запрет ябедничать, все по правде рассказал дома.
…Дед зашел в уборную, замкнулся нутри и тихонько потянул за цепочку. Вода с грохотом пролетела по ржавой, покрытой росой трубе, омыла опорошенное пеплом дно унитаза и кончилась.
«Докурю сначала», – решил дед, ласково поглядывая вверх на заполнявшийся свежей проточной водой бачок. Он опустил рогатое сиденье и, как был, в брюках, опустился на него.
Из тряпичного мешочка на стене он вытянул несколько одинаково нарванных газетных листочков, выбрал с законченной строкой и принялся за чтение.
«…Министерство черной металлургии с прискорбием вещает… на семьдесят девятом году… Киршон Александр Ильич…»
Дед приоткрыл дверь:
– Липа! Киршон умер!..
– Чего? – донесся Липин голос большой комнаты. – Чего ты орешь?!
– Киршон, говорю, – Дед высунулся уборной в переднюю зачитать некролог, но вспомнил, что хитрит, – спешно захлопнул дверь, но бумажку с траурной рамкой положил перед дверью.
– Ну, пора… – сказала за дверью Липа, подымая с пола бумажку. – Сколько ему?.. Семьдесят девять. Куда больше. Тут вот не успел родиться…
– Да ладно, Липа, не береди, чего уж теперь… Тем более и с Левкой у них все наперекосяк… Ты Софье Лазаревне позвони, – сказал за дверью дед. – Соболезнование там… Что положено. Может, зайдет.
– Телефон-то ее у меня где-то был…
Дед докурил сигаретку, выковырнул в кошачий таз потухший окурок мундштука, дунул в него, выгоняя застрявшую табачинку, и спрятал мундштук во внутренний карман телогрейки. Предварительно задрав к трубе сиденье, он залез на унитаз, распрямился, стараясь не делать шума, выдохнул накопившийся от трудных движений воздух, переждал несколько секунд. Затем сдвинул чугунную крышку с бачка, запустил руку внутрь и бесшумно выудил за горлышко четвертинку с отклеившейся этикеткой. Снял с горлышка проволочный крючочек, которым четвертинка цеплялась за край бачка, пустой крючок повесил на прежнее место и задвинул крышку.
С четвертинкой в руке дед
– Жоржик! – крикнула Липа. – Масло кончилось. И Ромку погляди во дворе.
– Какая погода? – для солидности спросил дед, выглядывая в переднюю.
– Плащ надень.
Дед убедился, что Липа в большой комнате, тихонько выбрался уборной. Из внутреннего кармана телогрейки он достал ополовиненную четвертинку, заткнутую газетным кляпом, и спрятал ее в Люсин валенок под ве-щалкой.
– Де-е-евьки!.. – раздалось в коридоре возле их квартиры, и соседка Ася Тихоновна задергала дверь, пытаясь сорвать ее с цепочки. Дверь в большой коридор была открыта– так Липа проветривала. От форточек – простуда.
– Ну, чего ты хулиганишь? – Липа откинула цепочку и впустила Асю в прихожую. – Тебе чего!
– А ничего! – Ася оттерла ее локтем в сторону. – Ты мне и не нужна. Мне Жоржик, можно сказать, нужен. Георгий! – Она вломилась в большую комнату, где перед гардеробом стоял дед, надевающий плащ.
– Куда-а?! Никуда не пойдешь! – Ася за воротник стянула с него плащ, чуть не завалив самого деда. – Среда, девьки!.. Липа! Скатерть. Я именинница!..
– Ась, ты совсем рехнулась, вторник сегодня. – Липа, не очень уверенная в своих словах, подошла к гардеробу, на дверце которого с внутренней стороны висел календарь. – Ну, конечно: сегодня вторник, среда завтра. – Так я чего… – опешила Ася, – не именинница, выходит?.. Так дело не пойдет. Раз решили – все. Скатерть! Жоржи-ик!
– Ася, не шуми, – проворчала Липа. – Как-никак неприятности в доме, а тебе все гулять подавай…
Ворчала Липа больше для вида. Беременность Люси она считала большой ошибкой и особого горя сейчас не ощущала, чего и стыдилась. Жалела она почему-то больше Леву, чего стыдилась тоже.
– Ася, не шуми! – цыкнула Липа еще раз, хотя Ася, кроме гама, никакой опасности не представляла. Если она и принесла вино, то, во-первых, зная Липины принципы, немного; а во-вторых, завтра все равно Георгию покупать четвертинку, уж пускай сегодня выпьет, а завтра не будет.
– Врач рекомендовал Липе давать Георгию для аппетита пятьдесят граммов перед обедом. Липе было хлопотно следить за точным соблюдением дозы, и для Георгия эти пятьдесят граммов были одной только нервотрепкой. Решили: один раз в неделю по четвертинке. По средам.
:. Приход Аси к тому же и экономия, потому что Ася пустой по гостям не ходит. А кроме того, Ася сплетница и может рассказать подробно, что творится последнее время в доме, какие новости. Липа же компрометировать и Георгия прошлое не может вульгарным любопыт-: она работала с министрами, Георгий – главным бухгалтером, а Люсеньку иногда подвозит с работы на персональной машине заместитель главного инженера.
– А кто же в магазин пойдет? – для острастки строго спросила Липа, забыв, что уже стелет на стол чистую скатерть.