Кормилица по контракту
Шрифт:
— Что? Что случилось? Валя-Валентина, что с тобой?
— Ничего, — жалобно всхлипывает Валя. — Я… хочу домой. Отвези меня.
— Не надо домой, — умоляюще просит Тенгиз, — поедем ко мне. Я тебя очень хочу. Пожалуйста!
Валя глядит: лицо у него такое несчастное и одновременно такое красивое. Надо лбом прядь иссиня-черных волос, а сам лоб в мелкой испарине. Ее сердце пронзает никогда дотоле не испытанная нежность. Она осторожно отводит рукой волосы Тенгиза, гладит его по щеке, повторяет пальцем тонкий изгиб его губ.
— Пожалуйста, — как заведенный,
— Хорошо, поехали, — жарко шепчет Валя.
Ей все равно. Она знает, что сегодня не вернется домой. Ну и пусть! Пусть тетка хоть лопнет от злости, то, что сейчас происходит здесь, в машине, важнее любых отношений с теткой, важнее всего. Самое главное, самое ценное. Наверное, это любовь.
Валя произносит про себя это слово и удивляется: сколько раз, в школе, ей казалось, что она влюблена, а теперь получается, что она даже понятия не имела о том, что это такое. Любовь. Песня, в которой нет начала и конца, стих, где главными героями являются она и Тенгиз, дорога в неизвестное будущее, полное светлых грез…
Тенгиз потихоньку крутит стартер. Валя отворачивается от него к окну, нашаривает в кармане куртки упаковку с таблетками, предусмотрительно переложенную туда из сумочки, выдавливает одну из них в ладонь. Как бы так изловчиться, чтобы Тенгиз не увидел? Почему-то Вале очень не хочется посвящать его в свои, женские проблемы. Она дожидается, пока его внимание занято стрелкой на светофоре при повороте на шоссе, и воровским движением сует таблетку в рот. Затем запивает ее остатками кофе из стаканчика. Кажется, Тенгиз ничего не заметил — его руки спокойно лежат на руле, ноздри слегка подрагивают, глаза смотрят в даль. Машина, рассекая ночь, скользит по Ленинскому проспекту к Октябрьской площади.
8
У Тенгиза была своя, отдельная однокомнатная квартира неподалеку от Первой градской больницы. Обставить он ее еще не успел, только отремонтировал, поэтому в комнате из мебели стояла лишь низенькая двуспальная тахта и модная, навороченная тумба для аудиоаппаратуры. Кухня тоже была пуста, не считая дорогой импортной плиты, холодильника марки «Сименс» и крошечного складного столика с парой табуреток.
Зато ванная оказалась потрясающей: от пола до потолка отделанная разноцветной плиткой, сияющая зеркалами и никелированными смесителями. На широком бортике ослепительно-белой джакузи громоздилась целая коллекция шампуней, гелей и одеколонов.
Валя, как вошла в этот рай, так долго не могла опомниться от восторга, стояла, в буквальном смысле слова, разинув рот. Потом перенюхала все флакончики и пузырьки, разделась и залезла в воду.
Какое наслаждение было плескаться в душистой, пахнущей сиренью пене в свое удовольствие, не опасаясь забрызгать пол или превысить лимит времени, отведенный Евгенией Гавриловной для соблюдения личной гигиены.
Валя от души накупалась, затем накинула на блестящее, розовое тело просторный махровый халат, висевший на крючке, и, распустив косу, вышла в коридор.
Тенгиз ждал у
— Ты — моя королева. Проси, чего хочешь. Хочешь, колечко куплю, с бриллиантом? — голос его звучал с заметным придыханием.
— Хочу, — засмеялась Валя, протягивая ему руки, — а еще сережки.
— Будут и сережки. — Тенгиз легко подхватил ее, принес в комнату, положил на тахту, осторожно раскрыл халат.
Валя лежала перед ним обнаженная и отчего-то не чувствовала стыда. Лишь немного пересохло в горле, а в остальном она была совершенно спокойна.
— Какое у тебя тело! — с восторгом проговорил Тенгиз. — А грудь какая!
— Тебе нравится? — Валя улыбнулась, глядя на него с обожанием. — Правда?
— Правда, Аллахом клянусь. Красивей тебя никого не встречал. Так бы и смотрел, не отрываясь. — Он с видимым сожалением погасил верхний свет, оставив включенным лишь прикроватное бра, и принялся раздеваться.
В полутьме Валя отчетливо видела его литой, гибкий торс, плечи, такие же смугло-бронзовые, как и лицо, плоско втянутый живот, крепкие, поджарые ягодицы.
— Тенгиз! — шепотом позвала Валя.
— Что, милая?
— Я хотела тебе сразу сказать, но не успела. Я… у меня… в общем… это в первый раз.
— Понимаю. Не волнуйся. — Он уже был рядом, лег бок о бок с ней, ласково поглаживая ее тело, покрывая его легкими, быстрыми поцелуями.
Валя вновь ощутила ноющую тяжесть в животе и поняла, что это желание. Оно было таким сильным и острым, что она невольно застонала и крепко прижала к себе Тенгиза. Он поцеловал ее в губы. Затем, приподнявшись над постелью, медленно развел в стороны Валины колени. Она опустила ресницы.
— Не бойся. Тебе не будет больно. Разве только чуть-чуть, капельку. Зато потом… — Тенгиз не договорил, вновь, с еще большей силой, притискиваясь, прижимаясь к Валиному телу, давя ей на грудь своей тяжестью. И она, повинуясь порыву первой своей страсти, покорно и доверчиво раскрылась ему навстречу, полная через край нежностью, любовью и смятением…
Боли она и правда не почувствовала, вернее, не успела ее испугаться — лишь коротко, приглушенно вскрикнула, встрепенулась в тесных объятиях Тенгиза. Он тотчас накрыл ее губы своими, ласково погладил по голове:
— Тихо, тихо. Все.
И Вале стало хорошо, легко. Ей показалось, что она вдруг, внезапно, обрела способность летать и парит высоко над землей, а вместо крыльев у нее — руки Тенгиза. Они держат ее крепко-крепко, не дают упасть, с ними надежно и вовсе не страшно ощущение высоты…
В эти мгновения Валя поняла Верку. Вот почему ей так нравилось быть с мужчинами — это, действительно, здорово, от этого натурально крышу сносит. Того и гляди, закричишь в голос от восторга. Они с Тенгизом теперь и дышали вместе, шумно, судорожно, часто: его вдох — одновременно и ее, ее выдох — одновременно и его — будто бы стали одним существом, слились воедино…