Корни небес
Шрифт:
Улыбаясь, она медленным движением снимает капюшон, и я вижу лицо, прекрасное настолько, что у меня болит сердце.
У нее темно-каштановые волосы и тонкие, рафинированные черта лица, а глаза… Ее глаза невероятно живые. Очень темные, но с тем внутренним светом, который идет из души.
Это красота, которая, как мне кажется, берет начало от образов Мадонны в книгах. От сладости губ моей матери, когда она читала мне сказку на ночь. От улыбок самых красивых подруг в лицее.
Это красота, сплетенная из ностальгии и тоски.
Я ожидал всего, но только не
— Видишь? Я не дьявол. Хотя говорят, что бесы часто испытывали отшельников, обернувшись прекрасными девушками…
— Ты тоже из этой серии?
— Нет. Покажи мне свою руку.
Без колебаний я протягиваю правую руку. Она не берет ее в свои, как я ожидал, но лишь слегка касается ее, изучая взглядом каждую косточку, каждое сухожилие.
— У тебя искривлен большой палец, — заключает она в итоге.
— Да, он был сломан два года назад. Фаланга, или как это называется. Костоправ починил его, как смог.
— Тебе больно?
— Нет. Сначала болел, но теперь больше нет. Я уже привык.
— Привык к неправильному? К изуродованному?
— Да.
Ее прекрасное лицо становится суровым.
— Я научу тебя никогда не мириться с исковерканными вещами. Пойдем.
— Куда пойдем?
— На мост, который низачем не нужен.
Мы долго идем. Странно идти по улице днем и не бояться. Но еще более странно было жить двадцать лет под землей, среди мертвецов.
— Какова она, жизнь в катакомбах? — спрашивает Алессия, подтверждая, если это еще было непонятно, что она может читать мои мысли.
— Да жизнь как жизнь, ничего больше. Если бы я мог выбрать, я бы не стал там жить. Но это спокойная жизнь. И не очень сложная, не считая опасности обвалов или иногда нехватки чего-то.
— И вам было достаточно света?
— Об этом забываешь через какое-то время. Конечно, иногда завидуешь тем, кто входит в отряды разведчиков. Тем, кто выходит наружу для исследований или для поиска нужных материалов. Но потом видишь, как они возвращаются, видишь эти напряженные и усталые лица и понимаешь, что лучше уж оставаться внизу, под землей.
— Понимаю.
— Но и вы же наверняка живете под землей. Как вы это делаете? Венеция ведь наполнена водой.
Ее смех — как звон колокольчика. Как звук струящейся воды.
— Это не совсем так. Ты увидишь. Это проще показать, чем объяснить.
Мы проходим через руины совершенно выгоревшего дотла района. Чернота стен резко выделяется на фоне снега. Кажется, будто мы внутри старинной гравюры.
— Этот город называется Местре. Он соединялся с Венецией мостом. Это был грязный город, но в то же время один из самых главных итальянских железнодорожных узлов. Странно, что в него не попало ни одной бомбы.
— И что же тогда его разрушило?
— Большая часть разрушений произошла через недели, если не месяцы после падения бомб. Где-то остался включенным газ. Где-то произошло короткое замыкание. Маленькие пожары разгорались так, что опустошали целые города. И не было больше ни пожарных, ни воды, чтобы потушить их…
Она указывает вдаль, на юг.
— Вот это — Маргера. Там были заводы по выработке топлива, и другие. Возможно, пожар начался там.
— И Венеция тоже разрушена?
Алессия легко покачивает головой, как будто в рассеянности:
— Нет. Между Маргерой и Венецией было море.
— В каком смысле было?
Мы карабкаемся по холму, покрытому снегом, взбираясь наверх.
— В этом смысле, — говорит она, показывая на пространство, что открывается перед нами.
Я готов был ко всему, но только не к этому.
Конечно, я ожидал, что Венеция как-то разрушена, но только не таким образом.
Вдалеке виднеется город со своими колокольнями, со всей своей прекрасной древней архитектурой. Однако между нами и городом не положенная лагуна, но огромное пустое пространство.
Мост, разрушенный посередине, пересекает эту степь, открытую всем ветрам.
— Вот это — Венеция, — улыбается Алессия. — А это — знаменитый мост, который больше низачем не нужен, — заканчивает она, спрыгивая с холма, весело, как девочка. — Кажется, что это бухта Дороти Коув во время отлива, да?
— А откуда ты знаешь о бухте Дороти Коув?
Она смеется, отвернувшись от меня. Скользит вниз по склону холма.
— Эй, я спросил тебя, откуда ты знаешь Дороти Коув! — кричу я ей сзади. Но она не отвечает и не останавливается.
Я спускаюсь за ней. Это как спускаться с песочной дюны. Другие холмики из смеси более темной земли и снега покрывают все расстояние между нами и древним Городом дожей. Навскидку это около четырех миль.
У меня с собой нет ни оружия, ни провианта. Ни противогаза, ни плотной одежды.
И тем не менее, мне легко, как будто мне снова двадцать лет.
И в самом деле, песчаная равнина, которая простирается вперед, похожа на бухту Дороти Коув, рядом с Нэхантом. [83] По выходным папа ходил сюда с нами — со мной и моим младшим братом Томасом. Для меня это самое красивое место во всем Массачусетсе, а может быть, и в мире. Это был рай находок. Мы путешествовали по песку, огромное количество которого оставлял отлив. В глазах детей это было невероятное неисследованное пространство. Мы собирали ракушки и кусочки дерева, обкатанные морем. Однажды Томас нашел что-то, что заставило его закричать от восторга. Он показал находку отцу. Казалось, что это изумруд. Он искрился. Я ужасно завидовал. Потом папа долго объяснял Томасу, который не хотел ему верить, что это не изумруд, а всего лишь кусочек стекла со дна бутылки. «Из задницы бутылки», как он выразился.
83
Город в штате Массачусетс, США, недалеко от Бостона. — Прим. ред.