Корни небес
Шрифт:
Мой взгляд остановился на том гигантском шедевре, Сотворении Адама. Бог, протягивающий указательный палец первому человеку, и Адам, тянущий руку, чтоб быть поднятыми из праха.
Я был погружен в это зрелище, как вдруг показалось, что мое тело отделяется от земли и летит вверх к Богу. Естественно, я знал, что происходит. В газетах, даже самых консервативных, были гигантские заголовки. И все телеканалы превратились в единый, бесконечный выпуск новостей.
Я находился там уже много часов, было уже около
— Синьор, учтите, что лежать на полу в Капелле запрещено.
Я перевел взгляд направо.
Это был смотритель в форме. Пожилой человек в старомодных очках и со старым транзисторным радио в руках. Казалось, что он только что вышел из машины времени. Из семидесятых.
Я смотрел на него, не отвечая. Он попробовал другие языки: французский, испанский, вымученный английский. В конце концов я сжалился над ним и произнес:
— Я говорю по-итальянски.
— А. И почему вы тогда продолжаете лежать?
— Потому, что это приятно. И потому, что здесь никого больше нет. Я никому не мешаю.
— Хорошо, но это не оправдание. Вы должны подняться.
Я улыбнулся.
— Вы уверены, что в правилах написано, что мне нельзя делать этого? Я хочу сказать, вы уверены в том, что где-то сказано, что лежать на полу Сикстинской Капеллы запрещено?
Смотритель удивленно посмотрел на меня. Потом он сделал то, чего я никак не мог ожидать.
Он улыбнулся и сказал:
— Знаете, а вы правы.
И с некоторым усилием, с хрустом артритических колен, он опустился и лег рядом со мной. Не совсем рядом. На почтительном расстоянии, скажем так. Итальянцы, особенно определенного возраста, в этих вопросах традиционалисты. Лежать бок о бок с незнакомцем доставило бы ему неудобство.
Так мы и лежали, глядя на сцену Сотворения и на Всемирный Потоп.
— Я работаю здесь уже тридцать лет, но у меня никогда не было времени как следует рассмотреть эти фрески, — вздохнул старый смотритель, и я улыбнулся ему.
Я чувствовал себя камнем на дне реки, камнем, над которым пробегали изображения, сделанные рукой, умершей столетия назад, но еще невероятно живые.
— Вас побеспокоит, если я включу радио? — спросил смотритель.
Я сказал, что да, но сразу же раскаялся в этом. По сути, он сделал для меня огромное исключение из правил. А известно, что старики очень привязаны к правилам.
— Хорошо, включите.
Старик был мне благодарен.
— Знаете, — сказал он, — у меня никого не осталось на свете. То есть, у меня есть сын, но для меня он как будто мертв. Он ни разу не позаботился обо мне. А его бедная мама, ах, знали бы, сколько она страдала из-за него…
— Радио сойдет, — сказал я ему. — Но у меня нет желания болтать.
Он понял. Я сказал это по-французски, но он понял. Он включил радио, совсем тихо.
Я
Но это была смертельная игра.
Постепенно голоса из радио превратились для моих ушей в неразборчивый гул, в бессмысленный фоновый шум. Что-то вроде музыки, как та, которую, как говорят, издают звезды, если слушать их в радиоскоп…
Когда взорвалась бомба, пол выгнулся, как спина лошади. Он сделал это трижды, после чего снова распрямился. Но на потолке стали появляться трещины.
Непомерный свет — я не могу найти другие слова, чтобы описать его, — абсолютный свет ворвался в окна, освещая нарисованные фигуры сверхъестественной белизной.
А потом я полетел к Богу.
Я подумал так потому, что фигура Создателя становилась все больше, все ближе.
На самом деле, это потолок разрушался, и старинные фрески падали вниз. Я видел это как на замедленной съемке: лицо Бога, которое становилось все больше, и Адам, который оставался далеко-далеко. Все дальше от Бога.
Бог упал рядом со мной. Блок десять метров в длину и два в ширину.
Он раздавил смотрителя. Кровь лилась из-под цемента, смешиваясь с пылью. У меня весь рот был полон пыли и строительного мусора.
Я с трудом приподнялся, не веря в произошедшее. Свода Капеллы больше не было. Поразивший меня свет был солнечным. Потолок смело взрывом почти целиком. Только один кусок еще держался, не знаю, каким чудом конструкции. А из десятков нарисованных фигур только Адам каким-то невероятным образом еще оставался на своем месте. Почти целый. Только ладони с указательным пальцем, которым он тянулся к Богу, больше не было.
Рука Бога обрывалась на запястье.
Я отряхнул рубашку. Смехотворное действие. Я был полностью покрыт пылью и, наверное, похож на привидение. И именно привидениями показались мне бледные люди, зашедшие в Сикстинскую Капеллу через дверь, соединявшую ее со Станцами Рафаэля.
Вслед за двумя мужчинами в черных костюмах и с автоматами в руках в Капеллу маленькими шажками вошел корпулентный человек, одетый в одежды священнослужителя. Протер глаза при виде катастрофы. Перекрестился. И заплакал.
Он плакал, как женщина, как ребенок. Его плач был причитанием, возможно первым и последним, по потере этого шедевра.
Он сделал несколько шагов по направлению к центру Капеллы, к расколотому надвое длинной трещиной Страшному суду. Потом заметил меня и дал знак охранникам опустить оружие.