Корни огня (Полигон миров - 2)
Шрифт:
— Ладно! — наконец раздалось над его головой. — Не хочешь говорить — и без тебя разберемся. Ты лучше подумай, как дальше жить. Убивать мы тебя не будем. Мы — особенно вот она — люди добрые, человеколюбивые. Зачем нам лишнее кровопролитие? Будешь по дому хлопотать, ну, там, уборка, чистка хлева… — Нурт едва сдержался, чтобы не закричать от ужаса. — Опять же, ты у нас, помнится, козопас со стажем. Найдем тебе коз, будешь пасти. Я вижу, ты меня слышишь, так шо пораскинь мозгами, если их тебе в прежние годы не отбили, инвалид бессмысленного труда. Срок тебе до утра. А пока — время позднее, становимся лагерем. Я покараулю до полуночи, герцог — после меня,
— Карел, по секрету, как заступишь на пост, притворись спящим, можешь даже храпеть для убедительности, но дрыхнуть вполглаза. Следи за подругой дней твоих суровых.
— За Ойген?
— Господи, ну при чем тут Ойген? Ойген озаряет наши дни светом гуманности. За Брунгильдой следи.
— А что она?
— Это глубоко философский вопрос, я на такие на ночь глядя не отвечаю. А потому не парься, а держи ухо востро.
Она слышала зов, властный и неотступный, повелевающий встать и идти. «Враг должен быть убит, — стучало в висках. — Немедленно!» Она обвела взглядом спящих, увидела кинжал на поясе Фрейднура и, придержав ножны, чтобы не побеспокоить северянина, вытянула холодную отточенную сталь. Двигаясь неслышно и легко, кинула взгляд на дремлющего принца. «За все, что он совершил, он должен умереть, непременно должен умереть! Но не сейчас. Сейчас не его черед. Первым отправится к праотцам отступник!»
Она посмотрела на него с холодной ненавистью. «Изменивший Дающим силу — ничтожество, смерть его приходит ночной порой, незаметная никому, ибо только так ничто превращается в ничто».
Короткий взмах… пятерня, твердая, как медвежий капкан, схватила ее за запястье, вывернула, вырывая кинжал. Тот отлетел в сторону. Брунгильда рванулась…
И в тот же миг крепкие руки обхватили ее, точно бочарные обручи. Девица вздернулась, распахнула глаза:
— Нет, сэр Жант, что вы?! Оставьте меня!
Громкие крики переполошили каждого в лагере на берегу.
— Как ты можешь?! — завелась благородная дама Ойген.
— Э-э-э! — Фрейднур вскочил на ноги, пытаясь нащупать оружие.
— Зигмундыч, ты, часом, не ножик свой ищешь? — раздался из кустов насмешливый голос Лиса. — Так вот он. — Сергей вылез из зарослей, держа вылетевшее из руки Брунгильды оружие. — Молодец, сэр Жант, хорошо сработано!
— Не смейте трогать сестру господина!
— Фрейднур, — в голосе Сергея слышалась жалость, — ты бы хоть помолчал себе молча. Если бы наш добрый герцог не был настороже, утро для тебя могло бы не наступить. Эта Бруня сперла у тебя железку и собиралась тут устроить небольшую художественную резню.
— Не может такого быть! — возмутился северянин.
— Не верь ему! — заорала Брунгильда. — Я приказываю тебе освободить меня!
Услышав команду, десятый сын храброго Зигмунда схватился за меч.
— Постой! — голос благородной дамы Ойген заставил воина застыть на месте. — Гарпия тоже ходила ночью и не помнила, что ходит.
— Правильно мыслишь! — похвалил Лис, подошел к Брунгильде и, оттянув ворот платья, выдернул шнурок с небольшим камнем, полным золотистого света.
— Нет, не смей! — сестра майордома снова попыталась вырваться из железных объятий Карела — но тщетно. На лбу Карела проступили капельки пота. Одно движение — амулет оказался в руке Рейнара. Девушка вдруг обмякла, всхлипнула,
— Отпусти, мне больно.
— Вот в это я верю. Мессир, прошу вас, отпустите ее, она больше не будет. — Сергей повернулся к абарцу, молча следящему за происходящим: — Ну что, свинопас-перевертыш, все еще будешь запираться? Камешек узнаешь? — На скулах Нурта заиграли желваки. — Вижу, узнаешь. Как ты думаешь, кто и по чьему приказу решил тебя сегодня прикончить? Сколько еще таких камней в наших краях? Молчишь? Они ведь не остановятся. Они убьют тебя, ты для них теперь изменник!
Пленник хотел было гордо вскинуть подбородок и заявить, что братья оказывают ему последнюю услугу, давая умереть, как подобает воину, но вдруг почувствовал странную, поглотившую все остальные ощущения, горькую обиду. Конечно, он никогда не щадил себя и всегда был готов погибнуть в бою. Но не так — от удара в спину. Быть во сне зарезанным женщиной… Он хотел сказать, что готов отвечать на вопросы, раз свои же числят его среди мертвецов, но какой-то донельзя противный комок сдавил дыхание так, что абарец всего-то и смог, что отвернуться и махнуть рукой.
Храм Святой Девы Марии был полон. Горожане, еще совсем недавно встречавшие гневными криками жалкие остатки армии Родерико, сына Пелайо, теперь внимали ему, затаив дыхание. Впрочем, по здравом размышлении, крик толпы нельзя было назвать гневным. Это был слипшийся в единый выдох общий приступ животного ужаса, захвативший италийцев. Надежда, все эти дни согревавшая их сердца, развеялась, как прах, уносимый ветром. Казалось, ничто более не в силах принести спасение.
Абарское войско стояло у самых рубежей. Казалось, нет больше героя, способного противостоять кровожадному врагу. И вдруг совсем уж было угасший огонек надежды вспыхнул с новой силой, заставил жителей италийских городов устремиться в храм и возблагодарить Господа за поданный знак.
Родерико, сын Пелайо, говорил, подняв над головой сжатую в кулак руку:
— …и в час, когда все, казалось, потеряно, когда и храбрейшие бежали, вверив спасение жизни резвости скакунов, явился нам среди ущелий воин в золотой броне, с ликом гордым и сиянием вокруг головы, и предрек нам победу над злым врагом. Он повелел выступить заедино с юным кесарем франков — Дагобертом, а затем исчез на глазах у всех, оставив лишь благоухание и звон небесных труб в сердцах наших. Всю дорогу размышляли, ангел ли то Божий, или же сам архангел Михаил — архистратиг небесных воинств — явился нашим взорам? Но видевшие сказали, что ликом он был схож с прежним кесарем франков, не так давно покинувшим наш мир. Чудо сие — залог нашей победы! Воспрянем же духом! Сомкнем щиты душ наших пред коварными происками врага рода человеческого, ибо с нами Бог, и с нами правда!
Рев восторженных голосов был ему ответом, и час за часом сотни новых воинов, неостановимым, точно горная река, потоком вливались в новое войско, над которым звучало, сливаясь в единый гул:
— С нами Бог, и с нами правда! Так победим!
На обеденном столе мастера Элигия горели восемь прекрасных восковых свечей, распространяющих нежный аромат восточных благовоний. Их доставляли откуда-то из Персии и особо добавляли в фитили свеч для одного из первейших богачей франкских земель. Бронзовые шандалы тонкой работы украшали стол лишь в праздники или в честь знатных гостей. В обычные дни в доме вполне обходились простыми масляными светильнями.