Король Лжи
Шрифт:
– И почему же ты решил тогда его убить?! Подносы слишком тяжёлыми оказались? Дверь слишком часто открывать приходилось? – Я навис, усиливая психологическое воздействие. Между нашими лицами осталось менее десятка сантиметров.
Эрл громко всхлипнул и сдался.
– Это была случайность… Аннита задержалась в тот день. Обычно она уходит до обеда…
– Аннита?
– Приходящая кухарка, – сквозь слёзы пояснил дворецкий. – Но, уверен, что Аннита не хотела ничего плохого! Когда раздался крик, а затем грохот… я не успел прибежать. Фредерик уже лежал на полу в неестественной позе. Я до последнего надеялся, что он жив… Господин Ньюэлл был так щедр с нами! Он обещал приданое Аните на свадьбу… – Эрл приложил руки
Вот и благородный убийца, называется. С какого-то перепугу взял ответственность на себя, чтобы отвести подозрения от девчонки. Всё-таки любовь делает из мужчин полнейших кретинов. Теперь наказание коснётся не только Аниты, но и его как лжесвидетеля, покрывающего настоящего преступника. И, разумеется, наследства господина Ньэлла он также не увидит.
Тем временем комиссар вновь вернулся в допросную. Удивительно, как бесшумно он передвигается при своём весе и габаритах! Мне стоило большого труда не вздрогнуть, когда он обратился:
– Должен признать, что всегда поражался твоим методам, Кай. Если бы не многочисленные счета в борделях, то я был бы готов поверить, что ты действительно хочешь заключить со мной сделку.
То, что управляющим жандармами подслушал наш разговор, не стало для меня открытием. Я безразлично пожал плечами. Методы как методы. Любым способом вывести на истинные эмоции, заставить человека говорить правду, вот и всё. После минутной паузы Маркус добавил:
– Что ж, поздравляю, теперь дело действительно раскрыто! Ты так красочно рассказывал о том, что происходит в застенках, как будто сам там неоднократно побывал. – Комиссар хохотнул и похлопал меня по плечу, но его глаза чересчур внимательно уставились на моё лицо.
Ухмыльнулся одной половиной рта. Не-ет, такое со мной не прокатит.
Сколько раз Маркус пытался выяснить природу моих способностей. Узнать, кто меня научил разбираться в эмоциях с тем, чтобы в дальнейшем обучить своих людей. В какой-то момент это даже переросло в какой-то нездоровый спортивный интерес, но до тех пор, пока господин комиссар делал это ненавязчиво, я лишь забавлялся. Мы оба понимали, что в тот момент, когда Лейк заиграется и натравит своих ищеек, я исчезну из поля зрения жандармов, а может быть, и из самого Лорнака. Между нами установилось неписаное правило: пока комиссар считал, что мой талант приносит жандармам пользы больше, чем моё сомнительное прошлое, он не лез в мои дела, а я помогал по мере возможности.
– А ты хитрый старый лис. О моём прошлом мало кто знает, и я не собираюсь ничего менять. – Покачал головой, давая понять, что попытка провалилась. – Про застенки всё, разумеется, блеф. Уверен, что бравые сотрудники жандармерии не допустят того, чтобы преступники измывались друг над другом.
На миг лицо Маркуса стало серьёзным. Он отчаянно вглядывался, пытаясь понять: соврал я на этот раз или нет? Затем качнул головой и вновь превратился в добродушного толстяка.
– Ладно, премия поступит на твой банковский счёт, а законовед свяжется с Берни, чтобы оформить все бумаги по этому делу. Спасибо тебе, Кай. Твои услуги как всегда неоценимы.
– Ещё как оценимы, – хмыкнул, накидывая пальто. – Жду двадцать фэрнов.
– Не наглей, семнадцать!
– Двадцать. Если столовая находится на первом этаже поместья, то это была действительно случайность. Если на втором, то кухарка специально столкнула старика, рассчитывая, что её будущий жених обогатится.
– Девятнадцать, и ни фэрном больше, – не то смеясь, не то серьёзно ответил Маркус. – И да, не обманывай больше Клауса. Он находится по положению гораздо ниже Шейна. Мы оба понимаем, что ты просто задурил парнишке голову, но инспектор обязательно накатает на фурмана жалобу. Если не в этот раз, то в следующий.
Глава 4. Вежливые похитители
Вышел
Аспид обвил каменный торс и мускулистое бедро человека, целясь впиться ядовитыми клыками прямо в горло своей жертве. Большинство жителей восхищались этим барельефом, наивно считая, что он олицетворяет жандармов Лорнака – смелых, сильных, до последнего вздоха сражающихся с повышенной преступностью портового города и защищающих их спокойный сон. Но лишь единицы были способны увидеть и понять подлинные эмоции, застывшие на суровом лице воина. Страх и отчаяние. Решимость идти до конца. Борьба притворства и безумия. Нет, данная скульптура определённо появилась здесь раньше, чем открылся городской участок, и олицетворяла она совершенно иное.
Змея ещё в древних временах воплощала самый главный из человеческих пороков – ложь. Именно ложь постоянно извивается, как скользкое тело пресмыкающегося, обвивая нас с головы до ног. Она не бывает прямой. Люди постоянно сражаются, бесконечно обманывая самих себя. Они ведут тщетные бои, глупо радуясь фальшивым победам, ведь любая победа – это всего лишь особо удачный обман. И некоторые, как этот праведный мученик на барельефе, в конце концов, захлёбываются в собственной лжи.
Ещё одна насмешка этого мира, которую я открыл для себя всего лишь десятилетие назад: общество хочет быть обманутым. Они выдумали множество градаций и совершенно нелепых объяснений лжи, прикрываясь расхожими до тошнотворности фразами: «Она просто фантазёрка», «Он всего лишь слукавил», «Да разве это враньё? Так, умолчал», «Он не хотел её расстраивать»… Если бы я вёл дневник всех объяснений лжи, с которой мне доводилось сталкиваться, то он бы весил как этот мрамор.
Эрл солгал комиссару, чтобы выгородить свою невесту. Я обманул дворецкого, чтобы вывести его на чистую воду. Победил я или проиграл самому себе? Время покажет.
Влага, словно испарина, осела маленькими капельками на мёртвой скульптуре мужчины, придавая ей будоражащую реалистичность.
Пожалуй, искусство – это ещё один особенный вид лжи. Идеальной. Совершенной. Каждый видит в нём именно то, что хочет, каждый обманывается ровно настолько, насколько хочет быть обманутым. И дело даже не в том, как именно трактует зритель ту или иную композицию. Дело в том, что общество может смотреть на обыкновенную мазню на желтоватой холстине, небрежно натянутой на кривые рейки, и кричать: «Великолепно! Браво! У живописца талант!» Но при этом пройти мимо и не обратить внимания на настоящий шедевр. На высокие шпили мрачных домов, которые расплывающимися призраками отражаются на блестящем граните всеми оттенками серого. На художественно поросший сфагнум поверх разбухших от влаги деревянных скамеек, горбатого виадука и брусчатой мостовой. На капли дождя, что звонко бьют в раструбы медных стоков, создавая неповторимую рапсодию.
Я шёл по улице, проклиная фурманов, что проезжали мимо меня, обдавая холодной жидкой грязью, но при этом даже не делали попыток притормозить. Я был сейчас согласен даже на телегу, запряжённую старой костлявой кобылой, но, к сожалению, в такую погоду никто не рвался подвести промокшего прохожего. Наверное, именно поэтому, когда небольшая ржавая, но крытая самоходная повозка с визгом остановилась в ярде от моих сапог, я облегчённо выдохнул и забрался в тёплое нутро.
– В особняк Ксавье на Большую Аметистовую! – крикнул фурману и откинулся на жёсткое сидение, неумело обитое прошлогодним войлоком.