Король ничего не решает
Шрифт:
Вера медленно подняла голову и посмотрела на него с усталой иронией:
— И почему же это так фатально совпадёт?
Он медленно пожал плечами и отвёл глаза:
— Ну, не знаю, на задании будет.
— М, — она кивнула, постояла молча, он добавил:
— Ради ваших тренировок, и ради возможности просто вас увидеть, он уже не раз оставлял пост, получал наказания и внеочередные дежурства, из-за этого ломал себе график и отказывался от выгодных заданий с боевыми премиальными.
— Он взрослый человек, и если он платит за результат известную ему цену, значит
Министр неоднозначно двинул бровями и отвёл глаза, Вера усмехнулась:
— Все люди разные, господин министр. Не всем привычно и комфортно на любой свой и чужой шаг вешать ценник. Ему так комфортно — отлично, вам комфортно по-другому — не очень-то отлично, но если вы не можете перестроиться, ладно, перестроюсь я. И раз уж мы об этом заговорили, гоните монету, одно избиение сестры — один золотой, к каждому следующему избиению плюс один ноготь в подарок, больше избиений — больше ногтей, с нами выгодно.
Он тихо рассмеялся и полез в карман, достал несколько монет и выбрал самую блестящую, протянул Вере:
— Лучшая сделка в моей жизни.
Она флегматично взяла монету и убрала в карман, изобразила ненатуральную улыбку продавца:
— Спасибо за покупку, приходите ещё.
7.42.11 Подарок для жёсткой осени
Министр рассмеялся громче, посмотрел на стул, но одёрнул себя и остался стоять в дверях, сказал с немного смущённой улыбкой:
— Знаете, я напрочь забыл о том, что это платно. И купил подарок. Примете? Поверьте, он вам нужен, очень полезная штука, способная вас хорошо защитить от одной мелкой, но досадной проблемы.
— Хм, что же это… Ошейник уже был. Поводок?
— Не угадали.
— Намордник?
— Хотелось бы, но нет. Ещё варианты?
— Всё, моя фантазия иссякла.
— Ладно, я сейчас принесу, сами увидите, — он пошёл к порталу, Вера немного постояла у двери, потом села за стол, осматривая его весь, непривычно пустой и чистый, потёрла лицо, пытаясь немного взбодриться и собраться, руки пахли кожаной курткой, едва уловимо, но настолько притягательно, что она уткнулась в ладони носом, вдыхая глубже.
Перед глазами мелькали раны и шрамы, свежие и зажившие, драная татуировка, чёрные нитки. Мазь на кончике палочки, и палочка без мази, красные узоры через всю спину, похожие на следы от ногтей, мокрые волосы, чёрные-чёрные, с бликом, как на лезвии.
«Какой же обалденный запах…»
Ей хотелось ударить себя. Закричать, хватаясь за голову и пытаясь вырвать из памяти эти сцены, выбросить их из жизни, стереть из личной истории.
Она помнила это так отчётливо, как будто это было только что, как будто это происходило прямо сейчас, она помнила вещи, которых не было — свои пальцы в чёрных-чёрных волосах, вкус кожи, пота, речной воды и крови, везде, ей хотелось его сожрать, ей
«Вера, возьми себя в руки. И определись с приоритетами. И иди к чёрту, кто это? Кто со мной говорит?!»
Из портала вышел министр, такой здоровый, целенький и довольный жизнью, что его хотелось ударилось за то, как сильно он тогда её напугал. Хотелось рвануться к нему через стол, схватить и получить компенсацию, за всё, без логики и страха.
Он сел напротив, положил на стол длинную узкую коробку из резного дерева, улыбнулся:
— Открывайте.
Наваждение рассеялось. Так резко и бесследно, что у неё опять появились мысли о том, что это проклятые амулеты, это бесило, дразнило и очень сильно обижало.
«И ты ничего с этим не сделаешь, Вера, ты ноль, на тебя всем плевать, ты его не убедишь и не победишь, смирись и просто учитывай.»
Она прохладно улыбнулась и придвинула к себе подарок, погладила пальцами объёмные плавные узоры, уважительно кивнула:
— Ящик крутой.
Министр засиял ещё довольнее:
— Карнская традиция, чтобы упаковка стоила на менее десяти процентов от стоимости подарка. И карнцы, кстати, вручают по традиции вашего мира, лично, как деньги в магазине.
— Мне казалось, разговор о деньгах на сегодня закончился.
Он сделал вид, что смутился, вздохнул:
— Меня не переделать, — кивнул на ящик, — открывайте скорее
Вера открыла, внутри на тёмно-алом бархате лежали длинные перчатки, чёрные-чёрные, с блеском на декоративных шнурах, тонких, как леска.
Вера потерялась в переплетении запаха кожи, речной воды, лакированного дерева, пота и крови, реальность и нереальность танцевали в груди пасодобль, до конца которого двое точно не доживут.
«Останется только один. Одна.»
Министр улыбался, Вера на него не смотрела, она смотрела на перчатки. И судя по его голосу, ему нравилось то, как она на них смотрела.
— И как вам? Они тонкие, для мягкой оденской осени. Примерите?
Вера медленно погладила кончиками пальцев край перчатки, ещё медленнее подняла взгляд и спросила:
— Думаете, сработает?
Голос звучал как чужой, объёмный и глубокий настолько, как будто говорил кто-то из самых недр её безумия, где нереальность уже давно победила, и делает что хочет, в этих перчатках, только в этих перчатках.
Глаза министра сначала отразили непонимание, как будто он не расслышал, потом озарённо расширились и тут же скользнули в сторону, он окаменел и тихо сказал с ноткой возмущения:
— И в мыслях не было. Но… думаю, сработает. Почему нет? Через одежду же не работает, перчатки тоже одежда. Кожа это тоже ткань, и через кожу… в смысле, вы же уже носили кожу, и я носил. И всё было…
Он не смотрел на неё, она тоже не стала, ей не нравилось видеть его растерянным и выбитым из колеи, она опустила глаза на коробку, провела пальцами по чёрной коже, взяла одну перчатку в руку. Кожа оказалась действительно тонкой, настолько нереально тонкой, что если бы он продолжал ей рассказывать про мягкую оденскую осень, она бы рассмеялась.