Король Завидий
Шрифт:
— Досточтимый Шиш, — молвил он важно. — Твоя работа свидетельствует, что в мучительстве ты не просто мастер, а подлинный гений!
И король улыбнулся. Шиш остолбенел и так выкатил глаза, точно его душили.
— Да, да, — ещё шире улыбнулся Зариций, — догадка твоя верна. Ну вот, теперь ты сам позеленел. Не хочешь прилечь, опробовать тюфячок? Впрочем, у тебя будут для этого неограниченные возможности.
В глазах Шиша мелькнул настоящий ужас. А потом он начал смеяться, смеяться, смеяться… Согнулся, скорчился в приступе страшного, безумного смеха и вдруг повалился на пол, прямо к ногам короля.
Зариций не тронулся с места. Бывший шут подёргался и затих.
…Солдаты королевской охраны, которым было приказано оставаться у стены, успели меж тем заскучать и, думая, что король с генералом вернутся нескоро, сели играть в кости. Они так увлеклись игрой, что ничего вокруг не замечали, и вздрогнули, услыхав:
— Несёте службу?
Над ними стоял король. Он часто дышал и как-то странно улыбался — скорее щерился. Генерала при нём не было.
Солдаты разом вскочили, и один из них промямлил:
— Да мы тут… хотели чуток постучать косточками, ваше величество…
— Косточки пока подождут. Ты и ты, — Зариций указал пальцем на двух ближайших солдат, — отправляйтесь за министром похоронных дел. Скажите, что я ему приказываю немедленно прибыть сюда. Пусть его проведут на третий сверху этаж, в первое от входа помещение… там… там найдётся для него работа.
И солдаты поняли, почему король вернулся один.
Министр похоронных дел оставался чуть ли не последним опытным чиновником, ещё не потерявшим своей должности, и потому особенно за неё дрожал. Так что сейчас он не знал, как поступить. Устроить Шишу генеральские похороны: гроб на лафете пушки, военный оркестр и салют? Или похороны шутовские: катафалк, украшенный бубенчиками, визг дудок и процессия ряженых? И в том, и в другом случае могло оказаться, что министр всё сделал как надо, а это грозило опасностью. Куда безопаснее было схалтурить.
В результате Шиша зарыли как собаку. И ничего — сошло.
А службу РАСПРАВ король возглавил сам.
Он собственной персоной провожал в Дом Умников первого постояльца — физика (а также пильщика, лудильщика, стекольщика и несостоявшегося шофёра) Тарконта.
— Счастливого полёта мысли, — произнёс Зариций, когда учёного втолкнули в камеру.
Тарконт молча обернулся, поправил очки, глянул королю в лицо и сам захлопнул дверь.
Его величество потом не спал ночь.
Физик тоже не спал, но совсем по другой причине. Он занялся делом: прикидывал, на какой глубине находится камера, изучал её устройство, тщательно выстукивал стены, дверь и пол, и в конце концов сказал себе:
— Вероятность успешного побега близка к нулю.
После чего улёгся-таки на тюфяк, сгибом локтя прикрыл глаза и уснул. И приснилось ему странное сооружение — вертикальное, узкое, обтекаемой формы, высотой с трёхэтажный дом. Один за другим туда вошли несколько человек. Прозвучали слова: «Счастливого полёта!», и удивительная конструкция вдруг свечой взлетела в небо.
Утром — если это было утро — Тарконт долго сидел на тюфяке, о чём-то думал, порой бормотал себе под нос: «так-так», и отвлёкся от размышлений, лишь когда ему спустили еду. Едва он взял из миски хлеб и мясо, она взвилась под потолок. Дожёвывая, узник чуть не сломал зуб: в мясе попалась косточка. Маленькая, твёрдая, острая, как стальное перо.
Тарконт подошёл к стене и черкнул по ней кончиком косточки. На мутно-синей поверхности появилась красивая белая, точно светящаяся парабола.
— Ах, — прошептал учёный, — как хорошо, что у меня не отобрали очки.
И стал выводить на стене какие-то цифры, буквы и знаки.
Несколько
— Отдохновения и вдохновения!
— А тебе — издохновения! — крикнул в ответ Шмель и бросился было на короля, но тот успел отскочить и захлопнуть дверь.
Со всей силы поэт жахнул по двери кулаком:
— Негодяй! На какую дешёвую рифму меня спровоцировал!
И опять король и новый узник не спали всю ночь, каждый по своим причинам. Шмель непрерывно шагал от стены к стене, восклицая «тиран, душегуб, завистливый злодей» и тому подобное — сперва просто так, а потом в рифму.
В конце концов он выбился из сил, ничком повалился на тюфяк и заснул. И сперва к нему во сне пришли новые стихи, а потом приснилось, будто он их забыл. Поэт вскочил в ужасе. Горел яркий, резкий свет. Приснившиеся стихи ещё сидели в памяти. Шмель пошарил по карманам — нет ли хоть огрызка карандаша да клочка бумаги. Ничего не нашёл. Тогда он просто стал повторять новое стихотворение вслух. Умолк, лишь когда ему спустили еду: не жевать же строчки вместе с пищей!
Хотите верьте, хотите нет, только поэту тоже попалась в мясе маленькая косточка, твёрдая и острая, как стальное перо. Сперва он её отбросил, однако тут же поднял, подбежал к стене и раз-другой царапнул по ней косточкой. Получилось что-то вроде белых кавычек.
— Ах, — выдохнул поэт, — как хорошо, что здесь всегда светло!
И торопливо вывел рядом с кавычками заглавие сочинённого во сне стихотворения.
А третьим обитателем Дома Умников стал солдат. Прозывался он Однопят.
Когда-то он был справным солдатом, да получил увечье — не на войне, на смотру. Дело было при короле Нивзубе Нагом. Он-то, Нивзуб, и посоветовал забить в пушку тройной заряд, чтобы стреляла втрое дальше. Пушка взорвалась; осколком металла солдату повредило ногу. Охромел он навсегда и, понятно, к строевой службе сделался неспособен. Перевели его в инвалидную команду при каком-то гарнизоне. Там и служил он до седых волос, а уже при Зариции попросился в отставку, думал приискать себе где-нибудь место сторожа. Ан вышла ему резолюция: рядовому Однопяту в отставке отказать и направить оного рядового на такую-то пограничную заставу для несения дальнейшей службы.
Резолюция исходила не от армейского начальства, а от ведомства Распределения Справедливости. Слыхивать о нём служивый, конечно, слыхивал, только никак не думал, что оно может заняться рядовым инвалидной команды. Опечалился солдат. Ну, ничего не попишешь. Получил сухой паёк, личное оружие почистил, с товарищами простился и похромал к месту дальнейшей службы.
Прибыл уже под вечер, отправился доложиться начальнику заставы, а тот — тьфу, пропасть! — сидит пьяный. Не то, чтоб совсем лыка не вязал, но видно, что принял на грудь. Ворот расстёгнут, глаза мутные.
— Где прежде служил? — спросил он заплетающимся языком. — В инвалидной команде? Н-ну и чёрт с тобой. Всё-таки с-солдат. Как там тебя? Однопят? Н-назначаю тебя, Однопят, в ночной дозор. Пароль… а-а, на кой ляд он тут нужен. Пост в-вон там — указал начальник трясущёйся рукой. — Шаго-ом марш!
Что солдату оставалось делать? Молвил: «Есть!», отдал честь, развернулся, про себя ругнулся. И как был, не покушав, не отдохнув, поковылял на пост. А сам думает: «Куда я попал? Не застава — кабак!»