Королева в придачу

Вилар Симона

Вулси тут же прикусил язык, но было поздно. Он уже дал понять Брэндону, что тому ничего не угрожает, и едва Мэри уедет, как его выпустят. Однако Чарльз ничем не выразил своего ликования – наоборот, скорчив унылую мину, стал заискивать перед Вулси, умолять, чтобы всесильный канцлер похлопотал за него перед королем.

Он видел, что Вулси хочет от него одного – чтобы он открыл, что имеет против него. Но теперь Брэндон был осторожен. Это не тот случай, чтобы отдавать в руки Вулси свое оружие против него. Наоборот, он вел себя учтиво, обещал, что едва его освободят, как тут же уедет в провинцию, уладит свои отношения с леди Лизл и...

Лорд-канцлер не мог этого допустить. Элизабет Лизл принадлежала к роду Говардов, и брак с ней сразу же делал Брэндона

причастным к этому клану, с которым у Вулси сложились натянутые отношения. И канцлер прямо потребовал, чтобы Брэндон открылся ему, а тогда он выхлопочет его освобождение.

Все же Вулси был крайне утомлен, и действовал напрямик. Но у него на то были свои причины: Генрих скучал без Брэндона, и теперь, когда Мэри уже фактически стала леди Валуа, он хотел видеть его при себе.

Они проговорили ещё часа три. Брэндон увиливал. Нет, у него ничего нет против Вулси, как тому в голову пришло – ведь они же союзники! Да, он готов для своего приятеля Томаса на все, даже расторгнуть вышеупомянутую помолвку с леди Лизл, если его преосвященство сочтет её неуместной.

«Каков хитрец, – размышлял Вулси. – Он хочет изобразить, что прямо-таки рвется породниться с Говардами. Но мне не следует забывать, что Мэри и в самом деле рассчитывает на скорое вдовство и, значит, ставки этого парня в самом деле могут вырасти».

И вместо того чтобы запугивать Брэндона, канцлер намекнул, что готов не только посодействовать его освобождению, но даже выставить его кандидатуру на получение титула герцога Саффолка.

Он добился своего: вместо врага он сделал Брэндона своим должником, они вновь составляли одну партию. Брэндон выглядел ошарашенным, изумленным – ему ещё мерещилась плаха, и вдруг его поманили герцогской короной. Он рухнул перед Вулси на колени.

– Ваше преосвященство, теперь я навеки ваш должник. На его лице блуждала растерянная, счастливая улыбка. Но Вулси не удержался, чтобы не разбавить чувство эйфории Брэндона доброй ложкой дегтя.

– Но пока Мэри Тюдор в Англии, вам и не светит покинуть пределы Тауэра.

Когда он ушел, Брэндон долго ходил из угла в угол. Ему бы следовало испытывать смятение, надежду, удовлетворение. Он ничего не потерял, а лишние пару недель в заточении – ничто, когда за ними могут последовать такие события. И прежний Брэндон, возможно, был бы счастлив. Но сейчас он думал совсем о другом. О том, что Мэри потеряна для него навсегда.

* * *

Мэри же, наоборот, жила надеждой, что сможет обмануть судьбу и добиться своего. Забавно: ей выбрали девиз «La volonte de Dieu me suffit» [15] , но Мэри предпочитала трактовать его по-своему. Она не считала волю других людей волей Всевышнего, наоборот, именно то страстное чувство, которое она испытывала к Брэндону, принимала как ниспосланное свыше и готова была за него бороться. Брэндон отрекся от неё – теперь, когда он в Тауэре, принцесса видела все совсем в ином свете. Она стала многое понимать и решила, что её путь к счастью куда более долог и извилист, чем ей мечталось поначалу. Как сказал Вулси: отойди подальше, чтобы дальше прыгнуть? Что ж, она готова это сделать. И пока Мэри принимала послов из Франции, получала дары и писала письма Людовику, она думала лишь об одном – об обещании Генриха, что в случае, если овдовеет, она сама сможет выбирать себе мужа. Только одно тревожило Мэри. Эта самовлюбленная и излишне самоуверенная девочка хотела убедиться – так ли любит её Чарльз? Он ведь ни разу не признался ей в любви. Да, он честолюбив, да, он хочет ее, как мужчина хочет женщину, но ей этого мало! Стоит ли её борьба и упорство того, чтобы добиваться этого человека, который оказался отнюдь не таким безупречным рыцарем, каким она представляла его себе поначалу?

15

Воли Господа для меня достаточно (франц.).

Эти

мысли печалили её сильнее, чем она хотела себе признаться. Однако именно эти сомнения, как ни странно, с новой силой всколыхнули её чувства к Чарльзу. В ней проснулся азарт охотника, выслеживающего дичь. Их разделяло все: обычаи, положение, воля государей, зависимость от неё самого Чарльза, но именно это и будило в Мэри желание добиться своего. Только одного она не простила бы Чарльзу – известия, что он полюбил другую. Леди Лизл? Порасспросив герцога Норфолка о его внучке, она немного успокоилась, поняв, что та ещё ребенок, и физически не созрела для выполнения супружеских обязанностей. Маргарита Австрийская? Проект этого брака уже канул в лету. Кто-нибудь еще? Мэри прислушивалась к сплетням о романе Брэндона с Нэнси Керью. Нэнси, фрейлина Катерины, была очень хорошенькой и остроумной, порой Мэри отмечала, что ей самой нравится эта бойкая девушка. И вот, когда Мэри уедет... Мысль о том, что Брэндон в её отсутствие увлечется другой, становилась ей невыносима. И она даже вздохнула облегченно, когда мисс Нэнси по повелению самого Генриха услали от двора. Однако Мэри ни разу в голову не пришла мысль, что она сама, уезжая в другую страну, к новому двору, может увлечься кем-то. Для неё отъезд, прежде всего, означал встречу с постылым супругом и уже сейчас пугающие брачные обязанности.

В начале сентября Генрих проводил сестру в Дувр, где к её отправлению была приготовлена целая флотилия из четырнадцати кораблей. Состав её свиты впечатлял, как никогда, – ведь в кои-то веки английская принцесса стала королевой Франции! Поэтому её сопровождали герцог и герцогиня Норфолкские, их сын граф Суррей, маркиз Дорсет с супругой и другие члены семейства Говардов, причем две представительницы этого рода – Анна и Элизабет Грей, входили в личную свиту Мэри. В общем её штат составляли восемьдесят придворных дам во главе с леди Гилфорд, отряд из четырехсот рыцарей и лучников и целая гвардия камеристок, пажей и прочей прислуги. Штат набирал именно Вулси, и король был доволен – он хотел удивить этих лягушатников за Ла-Маншем. В конце концов, он отправлял к ним свою любимую сестру!

В Париж для подготовки встречи уже отбыли Лонгвиль, старый дипломат граф Вустер и опытный царедворец Томас Болейн. Старшая дочь Болейна, Мэри, тоже числилась в числе фрейлин королевы, и вскоре окружающие стали замечать, что Генрих, прибывший с принцессой в Дувр, уделяет этой красивой девушке особое внимание. У него было время для ухаживания – отплытие во Францию откладывалось из-за непогоды. Море сильно штормило, порой волны бились даже о стены замка, отчего стекла и двери в старой крепости дребезжали. Но именно это и веселило невесту Людовика XII.

– Кажется, само небо противится вашим планам, Хэл, – говорила она, указывая на бурное море. – Не захотите же вы меня и всех этих людей отдать на волю разбушевавшейся стихии?

Королю приходилось смиряться. Поначалу он по-прежнему пытался скоротать ожидание, устраивая пиры и маскарады, но эта так некстати, по его мнению, наступившая непогода влияла даже на празднества. Проливные дожди и ветер делали невозможным любую прогулку, камины нещадно дымили, и придворные, начиная чихать и кашлять, невольно прерывали увеселения. Некоторые стали болеть, в общем, атмосфера в Дуврском замке царила самая безрадостная.

В конце концов, Генрих, устав от ожидания, решил оставить Мэри с её двором в Дувре и вернуться к своим делам в Лондоне. Однако сейчас, когда добрая треть знати и большая половина хорошеньких женщин отсутствовали, в его лондонских резиденциях царила скука. Генрих начал скучать, становясь раздражительным и злым... И именно теперь Вулси решил, что настало время вернуть Брэндона ко двору. Два с лишним месяца заточения – достаточный срок, чтобы сбить с Чарльза спесь и приучить к покорности. Генрих даже оживился, и был несказанно рад, когда к нему прибыл Брэндон, который тут же обрушил на короля целый шквал шуток, забавных историй, веселых задумок, помогавших королю избавиться от хандры.