Королева в раковине

Кохави-Рейни Ципора

Гейнц пытается вставить слово, но дед не дает ему это сделать, подкалывает его по поводу часов и карточек, отмечающих время прихода рабочих на фабрику:

— В этом корень зла! Когда нет прямого контакта между хозяином и его рабочими, они обращаются к политике и забастовкам!

Все трое подолгу сидят, не произнося ни слова. Чтобы каким-то образом заполнить молчание размышлениями, Гейнц обдумывает проблемы, которые необходимо немедленно разрешить. Дед не обращает внимания на его отрешенный вид.

— Какие мощные рабочие были в прошлом, уходили в леса и бастовали по поводу повышения цен на пиво. Немецкий рабочий — человек сильный и справедливый — не даст обмануть

себя даже на один пфенниг, — дед отдается воспоминаниям минувших дней и нарушает молчание.

— Когда грянула «пивная» забастовка первого мая, — продолжает дед, — в знак солидарности с забастовщиками я не уходил из трактира.

Дед, буржуа из буржуазной семьи, поздравил рабочих с победой и важным достижением, которого добились представители забастовщиков от имени социал-демократической партии у хозяев пивных: два бокала пива будут стоить двадцать пять пфеннигов вместо двадцати шести. Довольные рабочие отвечали: «Уважаемый господин, действительно забастовка завершилась колоссальным успехом».

Такого контакта с простыми рабочими не могут наладить ни Артур, ни его сын, два интеллектуала, думает про себя дед, не очень расстраиваясь в связи с большими убытками, о которых внук ему подробно сообщил. Забастовка десятков тысяч литейщиков и влияние этого на их семейное предприятие пробуждает у деда приятные воспоминания. Литейщики тогда бастовали, требуя обновления рабочей одежды, быстро ветшающей от пекла в цеху. Но он не сдался пикету рабочих, не пропускающих его в ворота фабрики.

— Я сам направил галопом лошадей моей пролетки прямо в гущу пикетчиков, — дед ударяет кулаком по столу. — «Алладин, отвори ворота своему хозяину!» — громко закричал я, и, соскочив с пролетки, бросился в толпу забастовщиков, схватил за грудки сукиного сына, заварившего кашу, и тряс его до тех пор, пока он своими руками не открыл ворота, и тут же забастовка прекратилась.

Вокруг нищета, безработица, банкротство больших банков, падение промышленных предприятий — заводов и фабрик, но лозунг Бисмарка «кровь и железо» пульсирует в жилах деда, пионера промышленной революции. «Из любой беды можно выбраться благодаря человеческой мудрости», — любит повторять дед, и бурная эпоха отцов-основателей живет в его памяти. Дед не удовлетворялся литьем ванн для купания, но добился заказа на конвейерный выпуск обойм для патронов. Он даже преуспел в том, что сумел пробить путь в закрытый круг акул литейной промышленности, хранящих верность чистоте германской нации и не заключающих сделок с евреями. Дед, который не ведал неудач в жизни, просто отметал мысль о том, что финансовое падение лишит семью литейной фабрики. Как и в добрые дни кайзера Вильгельма и канцлера Бисмарка он и сегодня продолжает быть победителем в жизни.

Трудные дни?! Благодаря деду, фабрика выиграла конкурс на большой заказ муниципалитета — серийное литье из стали голов великого поэта Гёте.

— Только с открытой душой можно совершать отличные сделки, — повышает дед голос на внука.

Отец бросает испытующие взгляды на ожесточенное выражение лица сына. Невозможности высказать деду все накопившееся на душе изматывает Гейнца. Он старается скрыть страх ожидания банкротства семейного предприятия. Кончилась эпоха отцов-основателей. Нищета и нужда выбрасывают на уличные демонстрации столицы толпы людей. Разоряются промышленные гиганты, крупные банки, фабрики. Насилие охватило страну. Артур понимает сына, но не дед.

— Этот кризис пройдет. Мы не вернемся к темным дням средневековья. Из-за нужды растет антисемитизм в среде народа, но нельзя даже подумать о том, что правительство передаст хозяйство страны в руки кучки авантюристов.

Законы чрезвычайного положения только усиливают хаос. У здания коммунистической партии были столкновения красных с коричневыми. Нацисты нападают на еврейские магазины, и в переулках, где проживают евреи, организовались отряды еврейской самообороны. Но дед словно отмежевался от реальности, признавая лишь то, что видны признаки ухудшения ситуации, и надо быть бдительными. Вот и сосед его, граф, перестал просить у него в долг деньги. Несомненно, он просит деньги у других богачей, тех самых акул промышленности, которые возрождают юнкерство.

— Следует ввести в руководство нашей фабрики христианина, у которого есть связи в муниципалитете, — говорит Гейнц, жуя кончик сигареты, выпуская облако дыма. В последнее время он посещает подвалы, которые превращены в места развлечений, ища компаньонов в своем деле. Антисемитизм особенно проявится в среде металлургов. В этом Гейнц убежден. И ему кажется, что он поймал на удочку хоть и сомнительный, но необходимый улов — человека, который может тянуть за ниточки руководство берлинского муниципалитета. Так он встречается в известном ресторане с адвокатом доктором Рихардом Функе, на лице которого шрамы от шпаг времен студенческой юности, и размышляет о том, можно ли вообще доверять этому нацисту. Функе также не отрывает своих хищных голубых глаз от Гейнца, поглаживает свои светлые жидковатые волосы на голове и требуяетот еврея слишком высокую цену за услуги. Гейнц готов на все, чтобы только предотвратить банкротство. Моральные принципы, которые он получил от предыдущих поколений, затуманиваются дымом, выходящим из труб доменных печей.

Лотшин понимает, что творится на душе Гейнца. Из бесед с бизнесменами, которых брат приглашает в гости, она сделала вывод о новых правилах, которые должно усвоить в это смутное время, извиваясь по-змеиному, чтобы сохранить свое дело. В жестоких условиях торговли во время кризиса и растущей коррупции литейная фабрика сохраняет стабильность. Гейнц — весьма трезвый бизнесмен — маневрирует между миновавшим и накатывающим кризисом, а ведь ему еще не исполнилось и двадцати пяти лет. Экономическая буря конца двадцатых годов двадцатого века пронеслась, но мировой экономический кризис углубляется.

Резко выросла безработица. Рабочие бастуют, подстрекаемые экстремистки настроенными политиками. Глубокое отчаяние влечет за собой волну самоубийств. Столкновения на улицах усиливаются. Кровопролития и взаимная ругань ширится между политическими противниками. Богачи и юнкеры напуганы усилением позиций коммунистов. Резкое падение общественного и экономического статуса заставляет их присоединиться к национал-социалистической партии. Толпа аплодирует батальонам эсэй и эсэс, которые множатся по всей стране. Правительство проявляет слабость, распространяя атмосферу отчаяния. Предвыборная программа нацистов завоевывает сердца граждан. Немецкий народ истосковался по порядку, по экономической и политической устойчивости.

— Не видно, чтобы эта безумная инфляция остановилась.

Дед не выдерживает одержимость внука курением.

— Хватит глотать дым, Гейнц.

Дед прокашливается и сообщает, что встретится с адвокатом Функе. Гейнц встает с кресла и с облегчением отвешивает поклон, словно тяжесть свалилась с плеч. Бертель замирает у двери кабинета. Гейнц натыкается на сестру.

— Трулия? Ты что тут делаешь?

Около получаса она подслушивала беседу, все дожидаясь паузы, чтобы войти.

Гейнц обещает помочь скаутам. А пока на своем черном автомобиле едет в кафе на Фридрихштрассе.