Королева в раковине

Кохави-Рейни Ципора

Охваченный страхом, Артур сидел среди публики в здании еврейской общины на улице Августа Бебеля на спектакле, посвященном Теодору Герцлю, который поставили вожатые скаутов. Главную роль играла его дочь, переодетая в старуху, невысокая и с обнаженной спиной. Малокультурные постановщики не удовлетворились тем, что одели дочь в обноски, но и украсили ее голову шляпой, похожей на ночной горшок. То, что его дочь выставили нищенкой на смех зрительного зала, омрачало его лицо. С отвращением Артур переводил взгляд с Бертель на подростка, который стоял перед ней на сцене. Молодой Герцль, долговязый, бородатый, изливал душу старухе-девочке. Он говорил о решении еврейского вопроса

и сплочении преследуемого народа в рассеянии по всему миру. Спектакль был основан на главных принципах теории Герцля. Вульгарность происходящего на сцене заставила Артура опустить голову и спрятать лицо. Что случилось с его умной дочерью? Как она могла принять эту плоскую, лишенную всяческой эстетики теорию. Ладно, был бы этот диалог отточен и впечатляющ. Но молодой Герцль нагромождал все в одну кучу, и дочь Артура в ответ декламировала монолог, представляющий от начала до конца пустую болтовню.

Занавес опустился. Бертель перевела дыхание. Перерыв был коротким. Отец раскритиковал в пух и прах спектакль о мечтах, порожденных сионизмом. По дороге домой он требовал от нее придерживаться вкуса и вести себя, как подобает детям из приличных семей. Он не против того, чтобы она была членом социалистического сионистского движения, но при этом она должна быть верна ценностям культуры. Слова отца, подобно клещам, впивались в ее душу. Почему отец с такой решительностью отметает сионизм? Халуцы мужественны, стойки и активны, они делают всё для спасения евреев. Она размышляет о великом пророчестве, но ее мучают какие-то непонятные ей самой сомнения. В душе ее живет чувство, что есть некая правда, которую она упускает. И эта правда скрыта также и от отца. В этой путанице, из которой она пытается выбраться, одно ей ясно: она не будет фальшивой еврейкой. Германия ей чужда. Израиль — ее единственная родина.

И это смятение, как ни странно, разрушает скуку и рутину каждодневного существования. Что-то абсолютно новое врывается в душу, гонит уже привычное одиночество. Новый воспитанник появился среди скаутов — Реувен Вайс, двоюродный брат адвоката доктора Филиппа Коцовера. Фриде мальчик нравится. Мальчик посещает каждый день богатый дом Френкелей, и служанки вздыхают: прибавилась им забота — натирать воском царапины от гвоздей на ботинках мальчика, вдобавок к царапинам от ботинок Бертель. Фрида сердится и смеется.

Реувен очарован домом. Вслух восхищается декорированными стенами, роскошной мебелью, отдыхает в кожаных креслах, наслаждается атмосферой богатства. Он особенно уважительно относится к отцу семейства, дед же его смешит. Более года назад кудрявые сестры-близнецы смеялись над Реувеном. Коренастый низкорослый мальчик был одет в синий субботний костюм, носил галстук, и волосы его были причесаны и напомажены маслом. Это мама нарядила его к посещению богатого дома. Теперь, как член молодежного движения скаутов, он одет в черную рубашку, носит галстук и ботинки, подбитые гвоздями. Лотшин научила его правильному обращению с ножом и вилкой.

Странная дружба возникла между детьми со времени их дежурства в клубе. Во время уборки Реувен спросил, готова ли Бертель быть его подругой. Само собой, она кивнула головой в знак согласия. Ведь, в общем-то, оба они члены организации, то есть товарищи. И теперь он считает своим долгом встречаться с ней каждый день, чем веселит остальных скаутов. В полдень девочки бегут к окнам — увидеть, прикатил ли на велосипеде еврейский мальчик, невысокий и круглый, вызывающий смех своим видом.

В школе, на улице и дома Бертель все время ощущает неловкость. Реувен же не обращает внимания на ее настроение. В саду носится с Бумбой, все время обвиняет ее в неумении играть в мяч и злится на ее глупые бесконечные вопросы: что это такое — еврей? Откуда ты знаешь, что есть Бог? Почему ты не ешь свинину? Бертель выводит его из себя. В моменты гнева он обвиняет ее в том, что она странная девочка, нелюдимая одиночка, и вообще весь батальон скаутов смеется над ней, хотя бы потому, что она единственная девочка с косичками. Не долго думая, Бертель побежала в большую парикмахерскую, недалеко от Александерплац.

— Чего желает маленькая госпожа? — поклонился ей человек в белом халате.

— Отрезать косы!

— Мать разрешила?

— Разрешила, конечно же, разрешила, — и в груди у нее защемило, от неловкости недопустимого вранья.

— Посидите, маленькая госпожа, пока подойдет ваша очередь.

— Нет! Я тороплюсь, — заставила она парикмахера немедленно отрезать косы, пока не раздумала.

Парикмахер, женщины, сидевшие под колпаками для сушки волос, и девушки, обучающиеся парикмахерскому искусству, засмеялись. Увидев себя в зеркале, Бертель вскочила и убежала на улицу.

— Иисусе! Лягушка! — Фрида встретила ее первой.

— Фуй, фуй! — Бумба обошел «лягушку» с громкими и радостными восклицаниями.

Со всех этажей сбежались домочадцы.

— Сумасшедший раввин женского рода, — дед явился на шум и крики. Покрутил усы, прокашлялся, покачал головой, с трудом выдавил из горла смех.

— Кто отрезал тебе волосы? Чистильщик сапог? — смеялись Эльза и Руфь.

— Эта девочка — сумасшедшая, — глаза Фриды выскочили из орбит.

— Ты — христианка, и ничего не понимаешь! — разрыдалась Бертель, ощутив в этот миг, что совесть ее нечиста. Отец просил ее не срезать черные косы в память о покойной матери, которая их так любила.

— Бертель, я не позволю тебе унижать нашу Фриду! — строгим голосом отчитал ее дед.

Лицо Фриды покраснело. Глаза горели.

— Иисус Христос и святая Мария! С волосами улетучились остатки твоего разума. Сорок лет я растила твоего отца. Растила твоих братьев и сестер. Душа моя исходила болью из-за твоей опухоли. И вдруг ничего не понимаю, потому что я христианка!

— Я уйду из дома! Уеду в Палестину!

— Глупости, зачем тебе уезжать в Австралию?! — поддел дед внучку.

— Я сказала — в Палестину!!!

— Палестина, Австралия — какая разница! Чего тебе жить в пустыне, которую захватили преступники! Ты кто? Преступница или дочь благородного семейства?! В твоем молодежном движении тебя совсем сбили с толку.

Усы деда топорщились и дрожали. Эта помешанная на еврействе малышка насмехается над культурой и стилем жизни семьи, обвиняет семью в том, что связана с частной собственностью. Хуже всего, что своей глупой идеологией девочка выкорчевывает духовные принципы больного отца. Дед гневается. Стараясь обрадовать внучку, он внес пожертвование в Основной фонд этих ее сионистов, но есть предел ее сумасшествиям. Все ей мешает: свиньи на его усадьбе, елки на праздник Рождества. Не дает ей покоя уважительное отношение отца к Иисусу.

— Оставьте ее в покое. Нет никакой беды. Волосы у нее отрастут, — Лотшин пытается всех успокоить, а Гейнц гладит ее остриженную голову.

Сухой кашель возвещает появление в гостиной Артура. Воцаряется тишина. Глаза всех устремлены на отца, состояние здоровья которого в последние дни вызывает тревогу.

— В молодежной организации не носят длинные волосы, — извиняется Бертель перед отцом, не перестающим кашлять и приглашающим ее на беседу в свой кабинет.

— У тебя мягкие волосы, такие же были у твоей матери.