Королева в раковине

Кохави-Рейни Ципора

Голос отца не сердитый, но в нем, все же, ощутима досада, что она не подумала о матери, совершая свой поступок. Увидев дочь, отец скривился, но тут же взял себя в руки.

— Да, это не очень красиво, но так ты более походишь на скаутов.

Бертель замкнулась. Она понимала, что короткая стрижка делает ее лицо еще более некрасивым, но чтобы быть похожей на скаутов, она готова вынести любую душевную боль.

В эти дни характер клуба скаутов меняется. В знак протеста против антисемитизма вожатые-социалисты заставляют скаутов все время ходить в форме. Артур не выносит черную рабочую рубаху и всякие металлические эмблемы вдобавок к грубым ботинкам, подкованным гвоздями. Доктор Герман сказал Артуру, что в последнее время Бертель, единственная во всей школе, ходит в форме скаута

и просил, чтобы она сменила одежду к празднованию столетия со дня смерти Гёте, которое состоится в последних числах декабря.

В гимназии имени королевы Луизы началась лихорадочная подготовка к празднику — к вечерам, лекциям, собраниям. Из всех учениц класса Бертель была выбрана для участия в главном представлении. Она должна прочесть большую драматическую поэму Гёте о смерти сына на руках отца. При этом учитывалась феноменальная память девочки. Бертель жаждет выступить на этом чудесном представлении, посвященном Гёте, но при одном условии: выступая, она не снимет свою черную рубаху скаута. Она не нарушит законы молодежного движения. Доктор Герман искал поддержку у своего друга. Не может быть и речи, чтобы ученица выступила в грубых, подкованных гвоздями, ботинках, в черной рубахе, сливающейся с ее смуглой кожей, в галстуке, с закатанными рукавами, оголенными коленками и подсумком на боку, поблескивающим множеством пряжек. Директор не слишком распространялся, только объяснил, что Бертель прекрасно декламирует чудесную поэму, не говоря уже о том, что ни одна ученица не способна выучить наизусть такой длинный текст. Артур обещал, что в честь открытия юбилейного года Гёте дочь его оденется, как положено, для чего пригасил к себе в кабинет главу подразделения скаутов. Артур, прищурившись, разглядывал неряшливую одежду парня, сидящего напротив.

— Эта черная форма необходима в духовном плане. Такую форму носят молодые евреи-халуцы, — Франц, по кличке Хойна, с большим воодушевлением описывал рабочую одежду еврейских трудящихся Палестины, такую же, как одежда скаутов.

Он непроизвольно углубился в историю движения «Молодой страж», которое возникло в Польше в 1913 году, и в настоящее время создано в Берлине. Глава скаутов упомянул один из главных принципов молодежного сионистского движения. Основной упор делается на воспитании нового человека в свободном еврейском обществе в новой стране. Уметь жить в коллективе и сдерживать свои страсти, отучиться от эгоистических черт во имя общества, сосуществовать с ближним в самом высоком смысле этого слова. Хойна, студент медицинского факультета университета имени Гумбольдта, произвел впечатление на Артура серьезным выражением лица и воспитанностью. Именно таким представлял Артур интеллигентного парня, и потому поделился своими размышлениями:

— Не может быть, чтобы вы воспитывали детей в духе противостояния всем вокруг, — сказал Артур, считая, что во главе воспитания должны стоять общечеловеческие и эстетические ценности.

На что Хойна ответил негромким спокойным голосом:

— Мир не имеет значения, Израиль — центр всех наших устремлений.

И не оставил даже малейшей лазейки к компромиссу. И все же проблема была решена: Бертель выступит в белой рубахе, но в простой синей юбке и подкованных гвоздями ботинках.

В эти безумные дни движение скаутов в Берлине сильно меняется. Приехавший из Палестины Мордехай Шенхави занимался с вожатыми и инструкторами еврейской молодежи, памятуя, что воспитанники в значительной степени пришли из семей, исповедующих социал-демократию. Бертель восхищалась Мордехаем из-за того, что он дал ей ивритское имя — Наоми, но еще и потому, что принципы движения «Ашомер Ацаир» — «Молодой страж» — были ей близки.

Необычные вещи происходят в доме. Отец откликается на призывы еврейской общины и загорелых и крепких парней-скаутов. Он, который согласен с «катастрофическим движением по имени сионизм», приглашает израильтян к обеденному столу, внимательно прислушиваясь к рассказам о проекте еврейского заселения Палестины. И Бертель гордится семейным вкладом в дело сионизма.

Глава седьмая

Семью Френкелей лихорадит. Артур вернулся из санатория в Давосе и теперь заходится в тяжелом кашле. Два месяца назад он простудился в Карлсруэ, и с тех пор состояние его здоровья не нормализуется. Температура то поднимается, то падает. Его голос срывается, и лицо кривится от боли. Дед не возвращается в усадьбу. С каждым днем усиливается его тревога за здоровье сына. Доктор Герман Цондек, член товарищества любителей творчества Гёте, один из постоянных посетителей дома Френкелей, их семейный врач, а также доктор Вольфсон считают, что острое воспаление распространяется на единственное легкое Артура, которое в последние годы функционировало более или менее нормально.

Фрида отключила электрический звонок, чтобы беречь нервы больного. После возвращения хозяина из Давоса она мечется между врачами, медсестрами и посетителями, которые не оставляют дом в покое.

Бертель замкнулась в своей комнате, и страх за отца снедает ей душу. Только бы тот необычный поступок, который он совершил для нее два месяца назад, не закончился катастрофой.

Тогда отец стоял рядом с Фридой в комнате, следя за тем, чтобы она укладывала в чемодан лишь необходимые вещи. Когда Бертель вошла, он неожиданно сказал:

— Фрида, я возьму с собой девочку к Альфреду. Положи одежду и для нее.

Такая спонтанность не была характерна для отца, человека уравновешенного, взвешивающего каждый свой шаг. Это внезапное решение отца — взять Бертель к любимому брату Альфреду — удивило всех домашних. Взволнованная, она даже вопреки правилам вместо ненавистной отцу темной рубашки надела белую — и синюю, в складочку, юбку.

Она сидела рядом с отцом в вагоне первого класса, полная благоговейного страха, и тепло любви, которое она никогда раньше не ощущала, охватывало ее. Впервые в жизни она была по-настоящему близка к отцу, всегда казавшемуся далеким и недоступным. Отец, одетый в черный, с иголочки, костюм, разговаривал с ней на разные темы. И всю дорогу до Карлсруэ, города на границе Франции и Германии, она испытывала душевный подъем от мысли, что отец относится к ней по-особому, что из всех детей он выбрал для поездки к своему брату именно ее.

Это необычное посещение дома дяди стало неизгладимым впечатлением. Едва она пересекла порог дома, как у нее возникло чувство неловкости от избытка уважения, которое дядя ей оказывал. Таинственный полумрак окутывал стены, скрытые книжными полками, и огромный письменный стол в кабинете дяди. Бесконечные споры возникали в беседах братьев. В этой домашней библиотеке она сидела между братьями, следя за грузными движениями дяди, и в ушах ее звучали насмешки деда над серым скучным миром своего первенца Альфреда, специалиста по древним классическим языкам, которые он и преподавал в университете. Это отталкивало деда от сына. Всеми силами души она восставала против семейных мифов о ее сходстве с дядей-профессором. Да, она странная, но не сухая чудачка, каким домашние считают дядю Альфреда.

— Эти семейные драгоценности перейдут к тебе, Бертель, — сказал дядя, повернувшись к ней, с мечтательным и отрешенным выражением глаз.

И подал ей роскошную шкатулку с драгоценностями, и предложил ей самой заняться ожерельями, кольцами и сережками. Она уединилась в комнате покойной тети, раскрыла шкатулку и надела на шею жемчужное ожерелье. И тотчас же хоровод чертей вскружил ей голову, в ушах зазвучал жесткий, требовательный голос покойной. Бертель с трудом отогнала от себя страхи. И на долгом обратном пути в Берлин она с нетерпением ожидала ту же теплоту и тех же разговоров с отцом, как и по дороге к дяде Альфреду. Но ее ждало разочарование. Отец опять, как и раньше, выглядел далеким и отчужденным. Всю дорогу он не проронил ни слова.

Дома он передал Гейнцу драгоценности тети из Карлсруэ и сказал, что они принадлежат Бертель.

— Это выглядит буржуазно, — взорвалась она. — В организации нам запрещено надевать драгоценности.

Отец закашлялся, вытер нос платком и тихим сухим голосом сказал:

— Когда Бертель вырастет и поумнеет, передашь ей в руки эту шкатулку с драгоценностями.

На следующий день доктор Цондек выслушал тяжелое дыхание Артура и рекомендовал надолго отправить его в лечебницу в Давос.