Королева Виктория
Шрифт:
Одна известная леди обратилась к королеве с просьбой разрешить ее дочери собрать материал для статьи о королевской конюшне и тоже получила отказ. «Это ужасная и чрезвычайно опасная женщина, — ответила королева. — Пусть возьмет факты из других газет». Такой же решительный отказ получил даже известный литератор Оскар Уайльд, который просил разрешения переписать некоторые юношеские стихи королевы. «Господи, чего только не придумают эти люди! — возмущалась королева. — Им даже в голову не приходит, что королева не написала за всю свою жизнь ни единой серьезной, смешной или какой бы то ни было другой строчки. Это все результат досужих измышлений или просто мифов» [54] . Даже медики однажды обратились к ней с просьбой дать великодушное согласие на то, чтобы новой медицинской школе в Эдинбурге было присвоено ее имя. «Да, — ответила королева, — но только при том непременном условии, если в ней не будет кабинета для вивисекции» [55] .
54
Королева была оскорблена до глубины души, когда после смерти ее
55
Королева всегда резко осуждала любое проявление жестокости но отношению к животным. Когда кронпринцесса написала ей о каком-то мерзавце, который застрелил ее «дорогую маленькую кошечку», потом повесил на дерево и отрезал у нее нос, королева ответила, что после письма долго не могла прийти в себя и все переживала из-за этой кошки. «Это ужасно, — писала она. — Этого мерзавца надо повесить на дереве. Я плачу вместе с тобой, так как обожаю домашних животных. Мы всегда надеваем нашим кошкам ошейник с инициалами «VR», и это спасает их от жестокости со стороны дурных людей. Наш сторож однажды подстрелил любимую кошку Беатрисы, так мы чуть было не разорвали его. Эти сторожа и охранники вообще очень глупые люди, но никто из них не смеет обижать наших милых животных. Думаю, что по умершим или погибшим животным нужно так же горевать, как и по близким людям» («Beloved Mama: Private Correspondence of Queen Victoria and the German Crown Princess», ed. Roger Fulford, 87). Когда в 1892 г. был издан указ, запрещающий охоту с охотничьими псами, королева была довольна таким решением, так как никогда по-настоящему не любила такой вид спорта («Journals and Letters of Reginald Brett», i, 160). Леди Холланд очень удивилась в декабре 1844 г., когда «дорогая маленькая королева просила у мясника на одной из выставок животноводства, чтобы он сохранил жизнь приготовленного на заклание быка» (Elizabeth, Lady Holland to her Son, 1821-1845, ed. The Earl of Ilchester, 1946, 221).
Чтение писем и составление ответов на них отнимало большую часть времени у секретарей королевы, причем писем, приходящих из-за рубежа, было ничуть не меньше, чем внутри страны. Многие из зарубежных посланий вообще не стоили того, чтобы на них отвечать. Одни корреспонденты пытались продать королеве каких-то красных или голубых кошек, другие спрашивали совета у «мадам и дорогой матери», как вернуть сына, который почему-то остался в Индии, и т.д.
Однако бумажная работа составляла лишь часть, хотя и наиболее трудоемкую, обязанностей Генри Понсонби. Он должен был внимательно следить за всеми предписаниями при дворе, за соблюдением всех чинов и титулов и просматривать все петиции и прошения, адресованные непосредственно королеве. Многие из них, не имевшие к ней никакого отношения, он вообще выбрасывал в корзину. Кроме того, личный секретарь часто вмешивался в конфликтные ситуации между отдельными членами королевского семейства и принимал самое непосредственное участие в восстановлении нормального порядка среди придворных. Так, например, он сделал все возможное, чтобы успокоить довольно нервную и неуравновешенную маркизу Эли — вдову, страдающую дефектом речи и вынужденную передавать поручения королевы «таинственным шепотом», который Генри Понсонби не мог разобрать, не напрягая слуха. Она жаловалась, что требования королевы «убивают ее», и обижалась, что ее величество не дала аудиенции ее сыну, потому что якобы невзлюбила его. «Это показывает, — говорил мажордом Томас Биддалф Генри Понсонби, — что у нее совершенно абсурдное отношение к королеве».
Генри Понсонби выполнял роль посредника не только между королевой и ее семьей, но и между королевой и немецким секретарем Германом Залем, который часто просто не понимал особенностей придворного этикета и обижался по пустякам, иногда даже не спускаясь к ужину. Немало конфликтных ситуаций возникало и между врачами, с одной стороны, и остальными придворными — с другой. Так, например, сэр Уильям Дженнер был радикальным тори и часто ругал на чем свет стоит либеральное правительство Гладстона. Подобные взгляды могли удовлетворить королеву, но никак не либерально настроенного Генри Понсонби, который часто вступал в открытый конфликт с врачом королевы, отстаивая свои взгляды. «Он нападает на престарелого лорда — хранителя печати Карлингфорда и совершенно глухого бывшего лорда-канцлера Кернза, — жаловался Понсонби своей жене. — И обвиняет их в том, что они не понимают его. Я припер сера Уильяма Дженнера к стене теми же аргументами, которые часто использует он сам, а в ответ услышал, что ничего подобного он не делал. В конце концов он упрекнул меня в том, что и я его не понимаю, и вообще посоветовал обратиться к специалистам, так как, по его мнению, у меня что-то происходит со слухом».
Несмотря на многочисленные стычки по политическим вопросам, Понсонби ценил Дженнера и считал его прекрасным врачом. Так же примерно он относился и к Джеймсу Риду. Но когда Рид впервые прибыл во дворец, ему сообщили, что поскольку он обычный доктор, то не имеет права есть за одним столом с придворными джентльменами, так как это нарушает традиции, сохраненные королевой. Джеймс Рид молча перенес эту обиду и стал давать собственный ужин, который предпочли посещать многие придворные, уставшие от тоскливой и скучной трапезы за общим столом.
Именно ради таких людей, как Джеймс Рид, Генри Понсонби решил смягчить суровые нравы в королевском дворце и придать придворной жизни больше шарма и веселья. Разумеется, тоскливое течение жизни в Лондоне никогда не было таким тягостным, как в Балморале, который ассоциировался у королевы со счастливыми днями супружества и который терпеть не могли ее министры. Многие гости отмечали, что здесь смертельная скука и невыносимое однообразие.
Сэр Генри Кэмпбелл-Баннерман, который в качестве министра правительства посетил королевский замок Балморал, сообщал своей жене:«Это самая веселая жизнь, которую только можно себе представить. Мы встретились за обеденным столом: завтрак — в 9.45; ленч — в 2.00; ужин — в 9.00. А после окончания каждого приема пищи все были предоставлены сами себе... В такую погоду я предпочитал лежать на диване и читать книги в своей комнате... Дворец покрыт коврами, а все окна занавешены были портьерами в клеточку. Повсюду какие-то странные коридоры и переходы, в которых так легко запутаться. Однажды я вышел погулять, а потом долго не мог найти свою комнату... Снег идет с 10 часов утра... Я отправился в церковь... Мои собеседники завидовали, что у меня есть меховое пальто... Однако самое интересное заключается в том, как придворные справляются с такой скукой. За ужином все начинают шептаться и переговариваться, обсуждая каждого из присутствующих... Они так устали друг от друга, что даже вскакивают от появления незнакомого человека».
Конечно, была там и некоторая компенсация за такую смертельную скуку. Так, например, Кэмпбелл Баннерман познакомился и «неплохо поладил» с принцессой Луизой и принцессой Беатрисой, которые развлекали его все это время. Да и Генри Понсонби оказался довольно милым и приятным человеком, который знал невероятное количество интересных историй. К примеру, он рассказал Кэмпбелл-Баннерману, как миссис Гладстон писала письмо: «Дорогой лорд Бортвик, не позволите ли вы моему сыну ловить рыбу в ваших водах Инверколда?» Через некоторое время она получает ответ: «Дорогая миссис Гладстон, во-первых, не лорд, во-вторых, я не живу в Инверколде, а в-третьих, у меня нет рыбы».
Что же до королевы, то, по словам мистера Кэмпбелл-Баннермана, она «всегда либо серьезна, либо улыбается». Когда его однажды пригласили на ужин, он едва досидел до конца, так как не мог вынести бесконечного разговора ни о чем, в то время как за дверью неустанно играл «замечательный» и «восхитительный», по ее собственным словам, королевский оркестр. А после ужина королева развеселилась и принялась со смехом рассказывать о своих тетушках, которые в годы ее юности очень забавно выговаривали некоторые английские слова. Так, например, они произносили «умен» вместо «вумен», «гулд» вместо «гоулд», «оспитал» вместо «хоспитал» и т.д. и т.п. [56] .
56
Гладстон был одним из немногих министров, которому нравилась жизнь в Балморале. «Я очень неохотно простился с Балморалом, — сказал он жене, когда оставил пост министра при королеве в 1871 г., — поскольку здесь все очень просто, уютно и по-домашнему, как только это может быть вдали от городской суеты. Кроме того, здесь совершенно не нужно опасаться неожиданного вторжения посторонних людей». (Roy Jenkins, «Gladstone», 347). А лорду Роузбери жизнь в Балморале показалась как один «большой и невкусный обед». Обед в Балморале по воскресеньям имел две характерные черты. Первая из них заключалась в том, что он начинался с бараньей похлебки, а вторая — во время обеда подавали странное на вкус березовое вино. «Попробовав его, я заметил, что бутылка была закупорена пробкой». (Robert Phodes James, «Rosebery», 66).
Жизнь в Балморале не казалась бы такой тоскливой, если бы его обитателям предоставили гораздо больше свободы. Однако все в этой резиденции было подчинено строгому контролю со стороны самой королевы. Она определяла время приезда и отъезда, не дозволяла кому бы то ни было покидать пределы дома, пока сама находится внутри, а если придворным все-таки нужно было отлучиться, то разрешала им брать только тех пони, которые отводились исключительно в их распоряжение. Фрейлинам королевы категорически запрещалось вступать в контакт с любыми мужчинами во время прогулок, а по воскресеньям все придворные должны были посещать церковь.
Несмотря на всю требовательность королевы, большинство придворных с удовольствием выполняли все ее предписания и неустанно восхищались своей хозяйкой. Настоятель Виндзорской церкви Рэндалл Дэвидсон попытался следующим образом определить этот незабываемый шарм королевы:
«Я полагаю, это было некое сочетание абсолютного доверия и простоты с инстинктивным признанием богоизбранного положения королевы... Я знал многих выдающихся людей своего времени, но ни с одним из них нельзя было так легко и просто иметь дело, как с королевой. Меня часто интересовал вопрос, сохранилось это удивительное сочетание у человека, который постоянно и профессионально занимается важными государственными делами или обладает прекрасной внешностью. Может быть, именно недостаток внешней привлекательности и сугубо профессиональных обязанностей в сочетании с личными качествами придают ей тот неповторимый шарм, который не оставляет равнодушным практически никого, кому выпало счастье общаться с королевой. Люди часто бывают застигнуты врасплох необыкновенной силой ее личности. Это может показаться странным, но, несмотря на свою природную стеснительность, скованность и даже некоторую неловкость, на самом деле она не была ни стеснительной, ни скованной, ни неловкой и прекрасно справлялась со своими обязанностями».
48. КОРОЛЕВА И ИМПЕРАТРИЦА
«О, англичане всегда останутся англичанами! Мы отстоим свои права, свою позицию, и нашим лозунгом навсегда станут слова: «Британцы никогда не будут рабами».
24 мая 1874 г. королева Виктория отметила свой пятьдесят пятый день рождения. За три месяца до этого на очередных парламентских выборах либералы во главе с Гладстоном потерпели сокрушительное поражение, а победу с огромным преимуществом одержали консерваторы. Королева не скрывала своего удовлетворения результатами выборов, которые впервые после 1841 г. давали консерваторам не только власть, но и подавляющее число мест в палате общин. Мистер Гладстон подал в отставку, заявив, что нуждается в отдыхе «в период времени между работой в парламенте и могилой».