Королевская няня
Шрифт:
Сейчас у нас с Оксаной уже готово всё для развода, но! Приехала её мать. И продолжает нашёптывать свои, несомненно, умные мысли в уши Оксаны.
— Но что она может сделать, если всё уже решено и готово?.. — я даже не задумывалась о паре сотен вопросов, возникших в моей голове за время рассказа Ивана, настолько увлеклась происходящим. Будто стала участницей фильма или вроде того.
— Пойми, Оксана… неразумна, — он подобрал почти идеальное слово, в красках описывающее действительность. — Она крайне доверчива. И
— Но что она может сделать? Забрать чужих детей? Зачем они им? Деньги или недвижимость?.. Сомневаюсь, что брачный контракт это позволил бы. Что ещё?
— Публичный скандал.
— Иван Королёв… — шепнула я, осознавая насколько всё страшно. — Выставил из дома жену, лишив её возможности видеться с детьми и средств к существованию…
— И мне было бы это безразлично, но… за детьми начнётся охота. Какой-нибудь условный «первый канал» оплатит Оксане и её мамочке адвокатов, начнутся разборки в результате которых если и вскроется правда, будет уже поздно. Это — совершенно пустая трата времени, нервов детей и сил.
— Но почему тогда мы спасаем Оксану, а не тебя?
— Потому что она одинокий, несчастный инструмент. И с её помощью будет совершена величайшая и глупейшая несправедливость. Я полагаю, что ей по итогу будет хуже всех нас.
— Нас?..
— Я очень рассчитываю, что ты меня не оставишь теперь, когда всё знаешь. Это не просьба, а констатация факта. Ты можешь меня обманывать или говорить, что всё это глупая ошибка, но можешь же сказать правду, верно?
— Могу…
— Скажи.
— Сначала мы спасём Оксану.
В глазах Ивана зажглась не надежда, но понятная мне искра тепла и искренности, которую можно без труда прочесть, если приложить капельку усилий.
Глава 37. Конец прекрасной капитуляции
В полдень вечерний разговор казался ненастоящим, будто был сном или прочитанным накануне рассказом про интриги и расследования. Туман никак не хотел рассеиваться, кружа голову, было мутно и тоскливо, но рядом спал Иван, будто напоминая, что всё было взаправду, и казался очаровательно-простым, будто я приютила бездомного и несчастного. Мы спали в гостиной на диване, одетые, потому что спальня и общая кровать показались слишком интимными.
Мы укрывались тонким пледом, потому что одеяло — это слишком личное.
Но мы не разложили чёртов диван, потому что не хотели рушить магию.
Это очаровательно глупо и мило, когда вы говорите до утра, а потом незаметно друг для друга засыпаете, обнявшись и прикрывая зябнущие конечности пледом.
— Как ты? — спросил он, сообщая, что вполне себе проснулся.
Я устроилась удобнее, чтобы видеть его лицо и сощурилась, спасаясь от яркого солнца, проникающего сквозь тонкую занавеску.
— Полагаю, что неплохо.
— Ты изменилась, —
Выпрямленные, они стали казаться тёмно-медовыми, почти карамельными. Красивые ровные пряди, непривычные для меня, но такие «взрослые».
Я легко приняла эти изменения, они мне нравились. Держаться за свои пушистые перья, было глупо и наивно, как и все те смешные строгие платья, как у старушки, и носочки под туфельки на низком каблучке и ещё полсотни странных привычек. Теперь казалось, что до этой недели я упорно делала из себя взрослую и все равно казалась девочкой в мамином наряде.
Вчера меня научили наносить элементарный «незаметный» макияж, объяснили почему мои брови «возмутительны» и дали кучу советов, относимых мной к разделу «полезных».
— Ты накрасилась?
— Немного. Тебе не нравится?
— Я считаю, что тебе это идёт, но ты из тех, кто выглядит хорошо и без макияжа. И я не лукавлю. Твои новые волосы хороши, и тебя не портят, но я не против этого пушистого облачка, что было раньше. А вообще… это же не моё дело, верно?
— Какие мудрые слова, — я невольно рассмеялась и испортила соблазнительную тишину.
— С чего мы начнём нашу операцию? — спросила я.
Мы шли пешком до кафе, где собирались обедать. Была суббота, яркая и брызжущая остатками августовского солнца, и мне отчаянно хотелось не проводить её дома.
— Полагаю с того, чтобы определить кто же тот таинственный возлюбленный Оксаны. Думаю, что это и есть ключ от всех дверей. Она одинока. И ей совершенно точно не за что бороться. То что скажет Ирина Николаевна будет законом, пока у Оксаны нет мотивации поступать иначе.
— Как его искать, если мы ничего о нём не знаем?
— Он фотограф.
— Ну… не только в мире, но даже в городе… тьма тьмущая фотографов!
— Да. И мать Оксаны нам ничем не поможет, потому что счастье дочки — последнее, что её интересует. Значит… сама Оксана.
— Она когда-то говорила о нём?
— Нет. Никогда. Всё то я знаю мне поведала, ты будешь смеяться, Ванесса.
— Что? — я даже остановилась посреди тротуара и уставилась на Ивана, который продолжал идти вперёд по-инерции ещё некоторое время.
— Что? Она знает все сплетни в доме!
— Никогда бы не подумала…
— А ты по-английски с ней говорила?
— У меня слабый английский и её бесил мой акцент.
— Единственная польза от знания английского языка, узнать однажды сплетни от болтливой гувернантки.
— Кто бы мог подумать, что Ванесса болтлива…
— Да, но всё что она знает — такие же сплетни, которые кто-то неизвестный ей передаёт. Я не знаю больше сплетников в доме, так что ниточка обрывается. Нужны новые пути по добыче информации.