Королевские камни

Демина Карина

— На берегу пахнет солью. И еще водорослями. Порой море отступает, и на прибрежной полосе остаются раковины, или еще морские ежи… их собирают, чтобы продать. Иногда попадаются подарки не такие интересные… я как-то дохлую рыбину нашел. Матушка не оценила, а я ведь хотел ее порадовать.

Слушает.

Полуприкрытые глаза, и бусина — пуговица, зажатая в кулаке. И Райдо спешит продолжить, боясь одного, что воспоминаний его не хватит. Сказка прервется, и его женщина, которая слишком не уверенна, что в нем, что в себе самой,

вновь придумает какую-нибудь глупость.

— Мы выезжали на море в первый летний месяц… иногда — в первый осенний, когда жара отступала… летом разрешали купаться. Даже некоторые девушки решались, хотя матушка этого не одобряла, полагала купальные костюмы слишком… — Райдо описал полукруг в воздухе. — Смелыми. На грани приличий… нижних юбок нет, руки оголенные… ужас.

Ийлэ дышала.

Однажды ему случилось поймать синицу, залетевшую в палатку, не иначе как по глупости, а может, и нет. Зима была, замерзла птаха, а из палатки теплом тянуло. Вот и притянуло. Синица сидела в его руках, смирная, притихшая, и Райдо слышал отчаянный стук птичьего сердца, и боялся сдавить слишком сильно.

— На море тебе понравится… я надеюсь.

Она не ответила.

И пускай.

Гости явились в разгаре весны, когда потеплело и как-то очень резко. Землю парило, и запах ее, тревожащий, манящий, пробирался в раскрытое окно.

Две недели.

И люди Гарма обжились в городе, облюбовав заведение матушки Бибо. Как ее звали на самом деле, крупную кряжистую женщину, которая и в молодости своей не отличалась особой красотой. Она много курила и говорила медленно, взвешивая каждое слово.

— Ты мне, я тебе, — сказала она, выслушав тогда Райдо. — Не потому, что деньги нужны…

…от денег, впрочем, матушка Бибо тоже не отказалась.

— …и не потому, что я так уж властей боюсь. Одна была, другая стала… а там, глядишь, и третья придет, — она носила очочки из темного стекла и к тонким дужкам их крепился кожаный наносник. Под ним скрывалась дыра. Матушка была больна, пожалуй, давно больна, и солнечный свет раздражал ее глаза, но она не замечала болезни и тем была симпатична. — Власть властью, а девки девками. Небось, всем нужны…

— Тогда почему?

— Почему… — она прищурилась и рукой заслонилась от свечи, стоявшей далеко, но оказалось — слишком близко к ней. — Потому что этот городишко гниет и давно… все эти приличные дамочки, которые от моих девочек носы воротят. Навроде их и вовсе нет. И муженьки их, что ко мне бегают. А в городе встретишь, так скривятся, будто нелюдь какую увидели. Я вот помру скоро… так перед смертью хоть увижу, как их перекосит. Перекосит?

— Еще как, — пообещал Райдо и, помолчав, добавил. — Мне прислуга понадобится. Поэтому если кто из твоих… девочек вдруг захочет жизнь поменять…

— Добренький?

— Какой есть.

— Здоровые нужны, — матушка Бибо постучала кривым ногтем по столу. — Поговорю… авось кто и вправду захочет… не подумай, мои девочки ни в чем не нуждаются. Кто-кто, а мамаша Бибо никогда никого не обманывала и силой к этому делу не принуждала. От силы толку никакого… потому, не обижайся, ежели никого не сыщется. В служанках хлеб не сладкий… нигде он не сладкий… но ты иди, иди… я девочкам скажу, чтоб с тобой, аки с исповедником… нет, на исповедника ты не тянешь. Тот-то любит к нам заглянуть. А что, небось, удобно. Сам согрешил, сам покаялся, сам себе грехи и отпустил.

Она зашлась хриплым лающим смехом.

Этой женщине и вправду осталось недолго. Кто займет ее место? Кто-то займет. Мамаша Бибо наверняка нашла достойную кандидатуру… тоже карьера, если подумать…

— Ты болен, — повторила Ийлэ в сотый кряду раз, и Райдо кивнул: болен, он помнит о своей болезни, опиуме и виски.

Несвежие простыни.

И лихорадка.

Должна быть лихорадка, но следовало признать, что выглядел он до отвращения бодрым.

— Пей, — Ийлэ протянула кубок.

— Мерзко пахнет.

— На вкус еще хуже. Белокрестник жгучий, малина и тертый корень ройша. Моментально пропотеешь. Меня этим в детстве лечили.

Не обманула, на вкус пойло было еще более отвратительно, нежели на запах. Не горькое, какое-то кисловатое, перебродившее будто.

— Теперь ложись… голова не кружится?

— Отравила, да?

— Отравила, — она убрала волосы со лба. — Вот и верь после этого альве.

Нервная кривоватая улыбка. И нить пульса дрожит.

А ей ведь страшно, но Ийлэ учится держать свои страхи в узде.

— Послушай, это скоро закончится и тогда…

— Мы отправимся на море, да?

— Да.

— Хорошо… ей понравится море, как ты думаешь?

— Уверен, что понравится… только, сокровище ты мое, не сразу их приглашай, ладно? Пусть поуговаривают… настаивают…

Райдо сомневался, что выпитый им отвар способен был что-то излечить, разве что альвы и псы устроены по — разному. Его знобило, и тут же бросало в жар, и жар был таким, что Райдо едва не сгорал.

Он задыхался.

И кажется, провалился в полусон, муторный, тяжелый. В этом полусне он был куском льда, который стремительно таял. Со льдом по весне всегда так, главное, успеть поймать воду…

…дверь открылась беззвучно, но Райдо услышал.

Очнулся.

Открыл глаза, и уставился на человека, который присел у кровати. Этот человек снова принес с собой запах крови, а еще опиум.

Руку Райдо схватил. И прикосновение это было столь неприятно, что кожа отозвалась сыпью живого железа.

— Пульс учащенный, неравномерный, — сухо, словно бы издалека отозвался человек. — Сердце сдает. Увы, осталось уже недолго.

Правильно.

Он умирает. Райдо еще не забыл, каким положено быть умирающему… и он пытается сесть, но человек не позволяет.