Корона и Венец
Шрифт:
— Вы сказали — «предрассудки?» — Георгий заинтересовался. Но поляки ведь кажется народ христианский и европейски цивилизованный? А значит долженствующий прислушаться к доводам разума? — Приведу если позволите пример… Уловив согласие в лице Георгия Гурко продолжил. Во дни моего командования Мариупольским 4-й гусарским полком у нас в 6 кавалерийской дивизии в Гродно был капитан — выкрест из кантонистов — Матвей Гершензон… Звезд с неба не хватал — но был исправный недурной офицер. И знаете как называл его тамошние поляки? «Пане жиде-капитане»! — с возмущением сообщил министр. Не в лицо конечно — мы бы не допустили такого поношения товарища и имени русского офицера… Но за глаза — и так чтобы господин Гершензон знал об этом! Замечу то были не шляхтичи а польская беднота и мещане…
— Да — продолжил Гурко, — возможно Ваше Величество вы возразите мне, что есть множество достойных поляков на военной и статской службе приносящих России пользу и составляющих
Это так. Но тысяча или даже сто тысяч таких людей не переменит главного печального обстоятельства. Того что ежели взять польское общество в целокупности — оно являет собой пример стойкой и неизбывной враждебности к русскому духу и имени, — Гурко сглотнул комок в горле.
— Но в таком случае… — Георгий все больше испытывал неподдельный интерес к теме. В таком случае — что вы скажете относительно мнения что Польшу… надо отпустить? (Вопрос он надо сказать задал не без внутренних сомнений).
Сказав это, он внимательно посмотрел на генерала. Тот молчал но кажется не удивился — или почти не удивился. Увидев в глазах Георгия повелительное наклонение, Гурко вновь начал говорить.
— И это мнение мне известно… Толк вели об сем не только нигилисты но и многие офицеры в Варшавской губернии. Например, бывший варшавский обер-полицмейстер Толстой был почти что из таких… Мотивы были самые разные — начиная от того что Польша — это инородный член в российском государственном теле и от него лишь беды да болезни. А у России полно собственных, внутренних неурядиц. И заканчивая что восстание все равно неизбежно. И еще в свете будущей войны — дабы заручится их дружбой — что есть глупость! — Гурко мимолетно посуровел.
Однако всякий разумный человек понимает что это невозможно и немыслимо… Я даже не буду говорить о «кресах всходних» — хотя хватило бы этого одного чтобы поставить преграду любому положительному исходу дела. — Кресы? — переспросил император. — Простите, Ваше Величество — так в Польше именуют земли когда то бывшие в границах старой Речи Посполитой. Еще говорят по иному — «забраный край»… Поляки считают своими Правобережную Украину, Киев, Курляндию, Ковенщину… Иногда вспоминают Смоленск и чуть ли не Тамбов. — И Тамбов?! Нонсенс какой-то! — пробормотал всерьез озадаченный царь. Георгий конечно читал в мемуарах о притязаниях лидеров «повстання» на те или иные области и видел в учебниках истории старые карты «Речи Посполитой» Но чтобы всерьез? — Я вам больше скажу… — продолжил Гурко. Я как вы наверное знаете Ваше Величество сам по происхождению не великоросс — мой род из литовской православной шляхты. Литвою к слову издревле именовались земли Белой Руси… — с некоторым достоинством уточнил он. Это ныне так все чаще именуют земли Ковенской губернии. И не стыдясь вспомню то что предки мои ходили под знаменами польских королей на Московское царство — как велел им долг верноподданных. И я — да простится мне моя категоричность — уверен что поляков не просто знаю но понимаю — как наверное не понять обычному русскому человеку. Так вот, государь — для них мы — великороссы, малороссы — белорусы — независимо от наличия герба или иных достоинств — всего-навсего есть и будем «народы хлопски». Простите — я переведу, Ваше Величество… — Не надо! — вскинулся Георгий переменившись в лице. Я понимаю… То есть они нас не считают за людей?! Гурко со вздохом склонил голову. — Да — можно сказать и так… — То есть русские для них это… как бы белые негры? — Ну не для всех положим, — решил было заступиться за поляков Гурко… — А я — не обращая внимания, продолжил император, — стало быть — негрский царёк? А их не смущает что те кого они считали варварами и рабскими народами их многажды побеждали и так сказать пребольно секли на конюшне?? — не удержал он злую насмешку. Это обстоятельство не побуждает их усомнится в вышеупомянутых предрассудках? — Отнюдь. Это как раз приводит их в особенную ярость… — в глазах Гурко была печаль старика знающего жизнь и честно старающегося передать это знание юному уму. Ибо по всем их убеждениям и их вере если угодно так быть не должно… И если факты этому всему противоречат — то тем хуже для фактов… Для них это какая то нелепая случайность — и стоит попробовать еще раз — как «азиатская деспотия москалей» неизбежно рухнет к ногам польского рыцаря! — как выражались на допросе в моем присутствии мятежники одна тысяча восемьсот шестьдесят третьего года… Именно поэтому в моей душе не было и нет сочувствия и милосердия к тем моим соплеменникам что стали на сторону пана Калиновского! — было видно что Гурко высказал нечто важное лежавшее на сердце. Георгий предпочел впрочем
— Это лишь одно — но есть и внешне обстоятельства, — продолжил министр. — Не знаю осведомлены ли вы, Георгий Александрович — но во дни вашего славного предка Александра Освободителя секретным образом наше министерство иностранных дел по его царственной воле запросило прусский и венский дворы — как они воспримут дарование независимости русской части Польши? Понятия не имею — сносились ли государи германские по сему поводу но ответ от обоих столиц был быстр и недвусмысленен — на следующий день после того как эти земли оставят русские войска туда войдут немецкие корпуса… — Однако же, — оживился царь вспомнив к случаю кое-что, — и германский и австрийский гнет поляки терпят и даже почти не бунтуют! А я не слышал чтобы их политика в польском вопросе была мягче нашей — даже скорее напротив, по крайней мере в Пруссии? Нет ли смысла изучить и применить их опыт?
— Да — это истина! — покачал Гурко головой — он был явно удручен. Но опыт немецкий где-где а в этом нам не помощник! Тут дело совершенно особенное… Не знаю уж по какому капризу — возможно потому что седой древности средневековой — при первых Пястах — польская корона была вассалом императоров Священной Римской Империи Германской Нации. А может еще по какому извиву национального ума… Но немцев поляки почитают нацией господ. Они могут их не любить и даже ненавидеть; могут восхищаться битвой при Грюнвальде и с гордостью вспоминать как покорили Пруссию — как делали не раз на моей памяти. Но при всем том немца они согласны почитать за высшего а своего брата славянина с Востока — даже за равного — никогда… Я говорю это с печалью — ибо случись война — вопрос, на чьей стороне выступят четыре миллиона польских мужчин, станет весьма остро. Можно было бы рассчитывать на то что время де излечит — но Польша уже почти сто лет под скипетром русских царей — и ничего не поменялось… Извините ваше величество если сказанное было вам огорчительно… — вздохнув закончил министр. — Вы Иосиф Владимирович признаться меня и в самом деле не порадовали… — кивнул Георгий. В общем я и так думал по отношению к Польше пока что продолжать курс проводившийся при моем отце без изменений. Вы меня сейчас укрепили в мысли сей.
Теперь вот о чем…
Мой несчастный брат в бытность наследником-цесаревичем прошел курс наук включая военные — в объемах достаточных по мнению батюшки. Меня обучали не столь основательно.
Я думал об этом — и не только сегодня — и окончательно решил — это надо исправить. Помните я говорил что хотел бы видеть в вас еще и наставника в военных делах? Настал подходящий момент чтобы претворить это в жизнь!
То что молодой государь не мог прочесть то что творилось сейчас в его седой голове, военный министр почёл обстоятельством весьма счастливым. Ибо мысли Иосифа Владимировича приняли не совсем верноподданное течение. Невольно на ум генералу пришла восточная сказка слышанная им еще в Болгарии — про бродячего мошенника-ходжу что пообещал султану научить осла читать Коран за двадцать лет — мораль сей басни что мол за двадцать лет помрет или мошенник или осел или султан. Еще Гурко не к месту вспомнил сказанное генералом Казанским — наставником Николая Александровича — бывшего царя — в военных науках. — В стратегии оный молодой человек был форменным дубиной, — говаривал Казанский за лафтничком «старки».
– Ваше Величество! — со всей почтительностью начал он. Право же не знаю… В юнкерском училище стратегии учат в течение около двух лет. Потом поручик или корнет еще осваивает ее сам читая соответствующие книги. Потом два или три года он постигает ее в Николаевской или Петровской а может быть Михайловской академии… И то на выходе мы имеем вовсе не знатока стратегии а всего лишь штабного офицера. — Ну — покачал головой Георгий — положим время у нас с вами есть — опять же юнкер обучается еще много чему.
— Но и у Вас Ваше величество тоже много иных дел! Кроме того… — Гурко замялся. Как объяснить этому пылкому и энергичному юноше что в науке и военной тоже — что бы не вещал Минотавр-Драгомиров — все взаимосвязано? И высшие знания всенепременно базируются на низших и простых понятиях. Что сама стратегия плотно сцеплена с тактикой, военной историей, географией, статистикой и многими иными предметами — и вне этой системы знаний преподана быть не может? Но пока он облекал эти мудрые мысли в слова соответствующие рангу его визави. Георгий продолжил.
— Проблема в том что я должен понимать ваши возражения и аргументы и соответственно быть уверенным что мои слова могут быть вам понятны..
Я не прошу вас преподать мне курс Академии в полном объеме но прошу Вас вместе с Леером и Обручевым подготовить мне курс лекций по стратегии и географии для того чтобы я мог хотя бы вас понимать. Иначе может сложиться ситуация когда я не поняв своих военных ввяжу страну в ту войну которую мы выиграть не сможем. Потому что из за ошибок ваших может быть проиграно сражение или даже кампания. Но вот из за моих — вся война!