Коронка в пиках до валета. Каторга
Шрифт:
Готов был на все услуги и брандмейстер Пампушка, который сам явился представиться командиру.
Каждый день стоянки в Охотске приносил командиру огорчение за огорчением. Отправилась часть команды на берег «в баньке попариться» — вернулись в доску пьяные. Видно было, что не до бани дошли, а до первого кабака.
Съехали на берег господа офицеры, — вернулись отравленные настойкой из мухоморов: местные чиновники угостили… В объятиях офицеры на фрегат везли банки с моченой брусникой и морошкой — скромные «сувениры» охотских дам. Многие своих банок не довезли — раздавили в могучих объятиях и кителя перемарали. Вид был безобразный.
У матросов вдруг появились
Несчастье постигло в Охотске и Спиридония. Отправился представиться преосвященному. Был сначала владыкою обласкан и утешен, а на следующий день на фрегат преосвященный прислал приказ Спиридонию: «Причислить миссионера отца Спиридония Аримафейского к миссии на остров Каталакшу и за непристойное поведение наложить на него эпитимию: пасти на острове двух коров и единого козла миссии принадлежащих, донде же не исправится».
В неистовство пришел Спиридоний от такого поручения, всем жаловался и громко роптал:
— Черт их раздери! — вопил, — что я козлов у себя в России пасти не мог? На кой ляд меня на край света угнали, чтоб столь похабное дело мне поручать?
И во всем этом происшествии усмотрел он новые козни дьявольские и в «книгу живота» своего внес еще одну страницу.
В Петропавловск!
По приказу командира «эскадра» в одно прекрасное утро снялась с якоря и отправилась в Петропавловск.
«Алеут» и «Камчадал» бойко шли впереди «Дианы».
Командир сидел в своей каюте. К нему вошел смущенный старший офицер и доложил: «Парус»!
— Ну, Степан Степанович, и что ж с того, что парус? Мало ли здесь парусов попадается навстречу? Что ж вы мне о каждом будете докладывать? — Командир был не в духе.
— О каждом, Орест Павлович, конечно, нет, но… это, по-видимому, идет тот черный корвет, который стоял в Гонконге!
— Что? Да вы в своем уме? Быть не может! — командир вскочил, как ошпаренный, и выбежал на палубу. Схватив трубу, он впился глазами в горизонт, где вдали видны были очертания знакомого судна.
— Черт возьми!.. Или мне чудится? — воскликнул командир… — По-моему… с корвета сигнализируют?
С полчаса шел таинственный корвет тем же курсом, что и «эскадра», потом свернул на восток и скрылся за горами какого-то большого острова.
…На горизонте стали вырисовываться грозные массивы Камчатских гор. Черные, увенчанные снегом, они вырастали из воды и скоро мрачной неприступной стеной стали перед «эскадрой», которою командовал капитан Накатов.
«Эскадра» шла вдоль этих неприветливых берегов долго, потом свернула на восток и на северо-восток, и трое суток тянулись все те же горы, утесы и скалы и все с тем же глухим ропотом разбивалась об них пена морского прибоя… Иногда утесы словно раздвигались, и видны были водные проходы в недрах каменных высот.
— Словно в Норвегии фиорды, — сказал кто-то из офицеров.
Вот и Петропавловск! Стоянка тоже неважная, но все же лучше, чем в Охотске. Залив больше, — можно укрыться от ветра и волн. Укрепления на прибрежных высотах закрывают вход в залив. И город, по-видимому, больше Охотска. По низкому берегу широко раскинулись одноэтажные домики (однако ж были видны и двухэтажные, даже как будто и каменные). Сейчас же за городом вздымались горы,
Дальше пошло все так же, или почти так же, как и в Охотске. Разница была в том, что Петропавловск был своевременно предупрежден: командиры «Алеута» и «Камчадала» на заре съехали на берег и взбаламутили всех своих «кумовьев» и «кумушек» в городе. Начальник колонии вдруг куда-то скрылся, городничий захворал, прочие успели спеться…
Ретивый командир, впрочем, изловил заведующего канцелярией по делам колоний и имел с ним пространный разговор. Заведующий канцелярией со всеми проектами командира соглашался, все меры, им предложенные, вполне одобрил, от прочтенной инструкции пришел в совершенный восторг, и только когда разговор окончился и командир уже выходил из канцелярии, лицо заведующего свело судорогой злобы и в глазах его вспыхнули огни ненависти. Командир увидел эту метаморфозу в зеркале, висевшем в прихожей, и быстро обернулся, остановился и долго пристально в упор рассматривал хамелеона-заведующего.
На следующий день командир осматривал шхуну «Сошествие святого духа», пригласив с собой начальника таможни. Обнаружилось, что шхуна до отказа гружена контрабандой. По приказу командира груз был запечатан печатями, судовые книги тоже. С начальником воинской команды побывал командир на «Алеуте» и «Камчадале» и в двадцать четыре часа велел очистить обе шхуны как от начальства, так и от всей команды с бабами и ребятами.
— Куды же я их дену? — с отчаяния взвыл городничий Ельпидифор Никифорыч Еловых, глядя на живописный лагерь выселенных со шхун и расположившихся в порту под открытым небом. Там стоял плач и скрежет зубовный.
Командир распорядился часть оставить в Петропавловске, часть отправить в Охотск, в гарнизоны, а более молодых решил везти в Аляску для усиления там крепостной обороны… И ругали же за это распоряжение командира все в городе!..
Через двадцать четыре часа командиром «Алеута» оказался Илья, командиром «Камчадала» — лейтенант Ишумов. На каждую шхуну из экипажа «Дианы» перевели по сорок человек. Началась чистка обеих шхун.
На «Сошествии святого духа» вся команда была тоже сменена. Контрабанда свезена на берег и сложена в таможенный склад. Двери склада были запечатаны чуть не сорока печатями, — строгий командир «Дианы» не заметил одного: задняя стена таможенного пакгауза легко разбиралась!..
На рейде чинились и чистились. В городе царила паника. Решительные меры рьяного командира перевернули вверх дном годами установленный порядок жизни. В городе шушукались, шептались, совещались…
Отыскался вдруг начальник колоний. Явился к командиру, имел с ним длительный разговор с глазу на глаз. Он был, очевидно, воробей стреляный и с командиром говорил более чем свободно, — дал ему понять, что в чужой де монастырь со своим уставом не лазят, что инструкция де есть только инструкция, и что ломать жизнь по инструкциям нельзя и прочее, и прочее. Командир слушал все эти речи, скрестив руки по-наполеоновски на груди и не спуская глаз с оратора. Поощренный таким вниманием, начальник колонии вдруг вынул из кармана игральную карту с изображением пикового валета, повертел ее в руках и спрятал в карман, убедившись по выражению лица собеседника, что эта операция с валетом на него, кроме недоумения, никакого впечатления не произвела.