Коронованный лев
Шрифт:
— Ну, вот и все, — сказал я хрипло.
И отведя рапиру, воткнул ее глубоко в землю.
— Когда ты поймешь, черт побери, что ты один из нас?! — зло спросил я. — И от этого никуда не деться, ни мне, ни тебе.
Я отвернулся и пошел к дому, выбросив куда-то в темноту и кинжал. Огюст ничего не ответил, я лишь расслышал его тяжелый вздох, и только потом услышал и другие звуки, более громкие — хлопанье ставней, топот, крики, из дома выбегали слуги с огнем, на крыльцо выскочил обеспокоенный Готье.
— Что?.. — рявкнул он недоуменно.
— Все хорошо, — сказал я спокойно, намереваясь пройти
Готье поймал меня за рукав.
— Черт бы вас побрал, он жив еще?!
— Да что с ним сделается? — с досадой отозвался я.
Готье махнул рукой и поспешил в темноту, из которой я уже ушел.
Я прошел сквозь всех, спешивших вон из дома, и поднялся к себе в полной опустошенности. Шум, топот и крики остались где-то очень далеко…
Добравшись до своей комнаты, я запер за собой дверь на ключ, привалился к ней и оглядел окружавшую меня пустоту. Иллюзии. Иллюзии привязанностей, дружбы, нормальности, рациональности, необходимости. Зачем нам вообще хоть что-то нужно? Нам все это только кажется. Мертвому пространству не холодно, не жарко. Мертвецам все равно, а мы все и есть мертвецы. И глупцы, играющие, как заведенные, свои роли. Что есть они, что нет их. Что это решает в большом звездном уравнении? Были мы или не были — кому какое до этого дело? Почему не дать всем, кому повезло «не быть», покоиться с миром? Сколько их было до нас — открывавших что-то, думавших, чувствовавших, ищущих. Что нас держит? Уверенность, что в каком-то смысле, в какой-то системе координат, у нас на всех — одна душа? Которая все помнит и которой не все равно, хотя мы только и делаем, что убиваем друг друга, для какого-то непрекращающегося процесса в каком-то чудовищном реакторе.
О чем могут думать частицы в реакторе? Я мог думать сейчас только о каком-то бешеном кровавом круговороте.
Я был там — полдень горячил. Я был там — кровь в ручьях кипела. Я был, и ненависть их жил Текла змеей, струилась, пела. Я был там, и звенела сталь, И тетива, как гонг, гудела. Я был. Но льдом сияла даль, Куда душа, сгорев, летела. Я был и там, где правит тлен, Где новый день опять рождался, И жгучий пламень новых вен В кровавый полдень разгорался!Наверное, небытие — это слишком хорошо, чтобы быть правдой.
ХII. Опыт «в поле»
Я пришпорил коня, склонившись низко над его шеей, так что медная грива касалась моего лица. Мы мчались во весь опор, выбивая копытами пыль и куски рассыпающейся плоти из старой земли, и ветер яростно свистел и выл в ушах, срывая с меня всю мою злость, песчинка за песчинкой и будто раздирая бытие на части — нет, это мы его рвали, как ржавое лезвие, вгрызаясь вперед и глубже, вперед, вперед, вперед…
Конь сбился с шага и я опомнился. Достаточно, достаточно, я же не хочу его загнать. Я перевел Танкреда на легкий галоп, потом в рысь и описал широкий полукруг, возвращаясь к отставшему Раулю, который тоже несся галопом, но не таким убийственным — он явно не собирался остаться сегодня без лошади, раз в этом не было никакой необходимости.
— Что, сжалился, наконец, над божьей тварью? — усмехнулся он, почти не запыхавшись. Я кивнул и похлопал всхрапывающего Танкреда по взмокшей шее. Мы поехали шагом.
— Я уж думал, ты доскачешь до самой «Пулярки».
— Может и стоило бы… Какого черта мы делаем в Париже? Может, нам надо было оставаться на месте. Или разыскать Весельчака, а не просто уезжать. Не знаю как — по следам, по зацепкам, как мы тогда и начали!.. С собаками! Это было бы хоть что-то! А что мы делаем? Ищем под фонарем, потому что там светло?! Проклятье! — Даже если бы мы узнали, что с Ранталями что-то не так, мы бы это, по крайней мере, уже узнали, не изводя себя догадками. Я постарался снова взять себя в руки и перевел дух.
— Вина? — спросил Рауль.
— Хорошая мысль.
Он вытащил серебряную фляжку, я в ответ достал свою, и мы шутливо чокнулись.
— А лошадкам бы тоже не повредило передохнуть, — заметил я справедливости ради.
— Погоди-ка… — Рауль задумчиво оглядывался, похлопывая себя снятыми перчатками по ладони. — Кажется, я уже здесь был.
— Представления не имею, где мы находимся.
— Кстати, как насчет идеи ловли на живца? — поинтересовался Рауль со странноватой ехидцей.
— Что-о? — непонимающе вопросил я. — О чем ты?
— Мы не знаем никого, отличающегося такими же странностями как мы, — рассудил Рауль. — Если мы себя выдадим, то привлечем к себе внимание…
— Рауль… — позвал я тоном, призывающим спуститься с небес на грешную землю. Он пожал плечами.
— В конечном итоге, все равно именно это и случится. Я не вижу других шансов.
— Столько же шансов на то, что мы попадемся на глаза именно тому, кому нужно, как и у тех «кому это нужно» выдать себя перед нами. Это вопрос случая.
— Значит, надо совершить что-то более явное.
— Не надо испытывать наше общее безумие, — предостерег я. — Если мы себя выдадим, нас просто уберут с дороги.
По губам Рауля скользнула нехорошая усмешка.
— Но есть предположение, что их только двое, а нас все-таки целых семеро.
— Как чудесно… Разумеется, все это — в расчете на здоровую естественную убыль!
— А ты разве сомневался?
— Нет. Но я не вижу смысла подставляться нарочно.
— Мы все равно то и дело срываемся, — спокойно заметил Рауль. — И всегда можем попасть в ситуации, в которых трудно будет выглядеть обычно. Не лучше ли тогда сделать это намеренно, а не случайно?